Люди — существа, рассказывающие истории. Эти истории оказывают глубокое влияние на то, какую роль мы себе отводим в мире. По данным интернет-сообщества с 90 млн читателей Goodreads.com, доля книг, отнесенных к категории «антиутопия», в 2012 году была самой высокой за последние 50 лет. Похоже, что этот бум начался после террористических атак на Соединенные Штаты 11 сентября 2001 года. Количество антиутопических историй резко увеличилось в 2010 году — на волне успеха «Голодных игр» (2008-2010), захватывающей трилогии Сюзанны Коллинз о тоталитарном обществе, возникшем «на руинах места, когда-то известного как Северная Америка». Какой вывод можно сделать из того факта, что антиутопическая беллетристика настолько популярна?
Много копий было сломано в попытке понять, почему эти истории так привлекательны. Но другой важный вопрос: и что с того? Может ли антиутопия повлиять на чьи-то политические взгляды в реальном мире? Если да, то как? И нужно ли сильно переживать об этом воздействии? В нашем исследовании мы решили ответить на эти вопросы, используя серию экспериментов.
Еще до начала мы знали, что многие политологи, скорее всего, скептически отнесутся к этому вопросу. В конце концов, кажется маловероятным, что художественная литература — то, что «придумано», — может повлиять на взгляды людей в реальном мире. Тем не менее, растущий объем исследований показывает, что мозг не разделяет строго вымысел и научную литературу. Люди формируют свои убеждения, взгляды и оценочные суждения на основе выдуманных историй, иногда даже не осознавая этого.
Более того, антиутопическая литература, вероятно, обладает особенной силой, поскольку она по своей сути политическая. Мы сконцентрировались на тоталитарно-антиутопическом жанре, который изображает мрачный и тревожный альтернативный мир, где могущественные персонажи угнетают и контролируют граждан, нарушая фундаментальные ценности как само собой разумеющееся. (Хотя постапокалиптические повествования, в том числе про зомби, также можно считать «антиутопическими», их обычная установка совершенно иная с точки зрения политики — она подчеркивает хаос и разрушение общественного порядка и поэтому иначе влияет на людей.)
Конечно, тоталитарно-антиутопические сюжетные линии отличаются друг от друга. В качестве примера можно привести пытки и слежку в романе Джорджа Оруэлла «1984» (1949), извлечение органов в серии «Беглецы» (2007) Нила Шустермана, обязательную пластическую операцию в «Уродине» (2005) Скотта Вестерфельда, контроль над сознанием в «Дающем» (1993) Лоис Лоури, гендерное неравенство в «Рассказе служанки» (1985) Маргарет Этвуд, брак по договоренности с правительством в трилогии «Обрученные»(2010-2012) Элли Каунди и экологическую катастрофу в серии «Бегущий в лабиринте» (2009-2016) Джеймса Дашнера. Но все эти повествования соответствуют жанровым условностям характера, среды и сюжета. Как отмечают Кэрри Хинтц и Элейн Остри, редакторы статьи «Утопическая и антиутопическая литература для детей и взрослых» (2003), в этих обществах «идеалы для совершенствования трагически вышли из-под контроля». Антиутопия, за редким исключением, воспевает драматическое и часто жестокое восстание немногих отважных героев.
Чтобы проверить влияние антиутопий на политические взгляды, мы случайным образом разделили взрослых американцев на три группы. Первая группа прочитала отрывок из «Голодных игр», а затем посмотрела сцены из экранизации 2012 года. Вторая группа сделала то же самое с другой антиутопической серией — «Дивергент» Вероники Рот (2011-2018). Она показывает футуристические Соединенные Штаты, в которых общество раскололось на группы, придерживающиеся различных ценностей. Люди, чьи способности пересекают границы группы, рассматриваются как угроза. В третьей группе — это была контрольная группа — участники не подвергались воздействию какой-либо антиутопии, прежде чем ответить на вопросы о социальных и политических взглядах.
Результаты были поразительными. Несмотря на вымышленность, антиутопии глубоко повлияли на людей и их моральные взгляды. По сравнению с контрольной группой субъекты, которые подверглись воздействию литературы, на 8% чаще говорили, что радикальные действия, такие как насильственные протесты и вооруженное восстание, могут быть оправданы. Они также с большей готовностью соглашались, что насилие иногда необходимо для достижения справедливости (аналогичное увеличение примерно на 8%).
Почему антиутопия может оказывать такие потрясающие эффекты? Возможно, сработала простая цепная реакция. Сцены с применением насилия легко могли вызвать переживания, которые помогают оправдать политическое насилие. Например, антиутопия часто содержит сцены насилия, когда повстанцы сражаются с власть имущими.
Чтобы проверить эту гипотезу, мы провели второй эксперимент, снова с тремя группами — на этот раз среди студентов университетов со всей страны. Первая группа подверглась воздействию «Голодных игр», вторая группа не была подвержена никаким воздействиям, а третья группа просмотрела сцены насилия из фильма «Форсаж» (2001-), по длине и типу аналогичные жестоким сценам из «Голодных игр».
И снова антиутопия повлияла на этические суждения людей. Участники первой группы с большей готовностью оправдывали радикальные политические действия по сравнению со второй группой, и разница в процентах была аналогична той, что мы обнаружили в первом эксперименте. Но сцены из «Форсажа», такие же жестокие и высокоадреналиновые, не принесли такого же эффекта. Таким образом, сами по себе сцены насилия не смогли объяснить наши результаты.
В третьем эксперименте мы выясняли, оказывает ли влияние само повествование, то есть история о смелых гражданах, борющихся с несправедливым правительством, вымышленным или реальным. Поэтому на этот раз третья группа читала и смотрела сообщения СМИ о реальном протесте против коррупционных действий правительства Таиланда. Ролики с CNN, BBC и других новостных источников показывали, как правительственные силы применяют насильственные меры, такие как слезоточивый газ и водометы, чтобы подавить граждан, протестующих против несправедливости.
Несмотря на то, что эти изображения были реальными, они мало повлияли на участников. Те, кто находился в третьей группе, были не более склонны оправдывать политическое насилие, чем участники контрольной группы. Но те, кто читал «Голодные игры», были значительно более склонны считать законными радикальные и насильственные политические акты по сравнению с теми, кто смотрел реальные новости. (Разница составляла примерно 7–8%, что сопоставимо с двумя предыдущими экспериментами.) Похоже, что люди более склонны извлекать «уроки политической жизни» из рассказов о воображаемом политическом мире, чем из репортажей о мире реальном.
Означает ли это, что антиутопия представляет угрозу демократии и политической стабильности? Не обязательно, хотя иногда эту литературу подвергают цензуре, а значит, некоторые лидеры задумываются об этой стороне медали. Например, «Скотный двор» Оруэлла (1945) все еще запрещен в Северной Корее, и даже в США в список 10 самых популярных книг, которые чаще всего требовали удалить из школьных библиотек за последнее десятилетие, входят «Голодные игры» и «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли (1931). Антиутопии учат, что радикальные политические действия могут быть законным ответом на несправедливость. Однако уроки, которые люди извлекают из медиа, будь то беллетристика или научная литература, не всегда могут быть полезными, и даже если они действительно полезны, люди не обязательно следуют им.
Литературные антиутопии предлагают мощный объектив, через который люди смотрят на культуру политики и власти. Такие повествования могут оказать положительный эффект: граждане будут предупреждены о возможной несправедливости в самых разных контекстах — от изменения климата и искусственного интеллекта до возрождения авторитаризма во всем мире. Но распространение антиутопических рассказов также способствует радикальным манихейским взглядам, которые чрезмерно упрощают реальные и сложные источники политических разногласий. Таким образом, увлечение тоталитарными антиутопиями не только подпитывает мнение о том, что общество играет роль «сторожевого пса» в привлечении власти к ответственности. Оно также может ускорить переход некоторых людей к насильственной политической риторике — и даже действиям — в противовес цивилизованным и основанным на фактах дебатам и компромиссам, необходимым для демократии.