У вас бывало такое, что случайно услышанное слово словно вызывает внутреннее напряжение? Для меня такое слово — «трудоголизм». Когда я услышала его в наушниках в начале этого года, слушая аудиокнигу в метро, меня охватило нечто среднее между узнаванием и паникой. Оно словно перенесло меня в худшее время моей жизни.
В мае 2016 года, будучи почти на пятом месяце беременности, я отправилась в сельскую Норвегию, чтобы снять короткометражный документальный фильм для Guardian. Норвежское правительство заставляло беженцев, что просят убежища, в основном из мусульманских стран, посещать культурно-просветительские занятия, посвященные правам женщин. Меня пригласили на занятия в Мои, городок на берегу озера, обрамленного соснами, в 100 км к югу от Ставангера.
Моя беременность протекала непросто. На девятой неделе у меня началось сильное кровотечение, сразу после окончания съемок на Sky News. Это было раннее утро Страстной пятницы, и мне пришлось ждать четыре мучительных дня, чтобы пройти УЗИ и в конечном итоге убедиться, что все в порядке. Затем плановый скрининг на 12-й неделе показал, что у моего ребенка один шанс из двух родиться с синдромом Дауна. Мне в живот ввели 20-сантиметровую иглу для проверки хромосом. Пока я ждала результатов, я с головой ушла в работу, записывая что-то для программы «Женский час» на BBC Radio 4. Оказалось, что у моего ребенка нет синдрома Дауна или какой-либо другой хромосомной аномалии, но мне сказали, что нужно обратиться в больницу на Грейт-Ормонд-стрит, чтобы проверить его сердце. К 19 неделе мою беременность официально признали нормальной. Я купила несколько футболок для беременных, чтобы прикрыть растущий живот, и села на самолет до Норвегии.
Утром перед занятиями я проснулась слишком рано. Едва открыв глаза, я поняла, что что-то не так. Горло сжимало от сухости, казалось, меня сейчас стошнит, но это было совсем не похоже на утреннюю тошноту. Жгучая боль отдавала в правый бок, настолько острая, что я задыхалась, но это была не тупая боль от спазмов, которая заставила бы меня волноваться за ребенка. Может быть, вчерашний ужин пошел во вред? Я приняла парацетамол и попыталась снова заснуть.
Я не рассказывала о том, насколько сложно протекает моя беременность, никому из начальства. Будучи фрилансером, я всегда считала, что должна быть очень работоспособной, и, как женщина, не хотела, чтобы кто-то подумал, что беременность может повлиять на это. По крайней мере, так я себе говорила. По правде говоря, я не хотела, чтобы кто-то указывал, что мне не следует так много работать.
Но в тот день я просто не могла встать с кровати. Я позвонила Тому, хорошему другу и блестящему журналисту, который работал со мной, и сказала, что не приду на завтрак. Он заволновался, организовал мне экстренный прием у местного врача, которая предположила диагноз: «Кажется, у вас аппендицит», после того как я согнулась от боли, когда она надавила мне на бок. Она сказала, что у меня может разорваться аппендикс, и нужно ехать в больницу. «Не смешите, — подумала я. — Каковы шансы, что у меня это случится сейчас, после стольких недель неудач? Да и что может знать какой-то сельский терапевт? Аппендицит — это, по идее, мучение». Но казалось, что боль терпима.
Занятия должны были начаться через час. Парацетамол, похоже, подействовал. «Давай начнем снимать, — сказала я Тому, — а если мне снова станет плохо, я поеду в больницу и все проверю». Он сопротивлялся, но я настояла.
Мы снимали восемь часов в тот день и еще три часа на следующее утро, перед вылетом домой. Отснятый нами 11-минутный документальный фильм до сих пор можно найти на сайте Guardian. Я не могу заставить себя его посмотреть.
В самолете домой, прижавшись лбом к прохладному пластику откидного столика, чтобы отвлечься от боли в боку, я поняла, что все плохо. Я взяла такси из Хитроу прямо в отделение неотложной помощи местной больницы, которое доставило меня в родильное отделение. Акушеры, хирурги и медсестры появились у моей кровати с обеспокоенными лицами. «Вполне возможно, это аппендицит», — сказали они. Но о компьютерной томографии, которая могла бы подтвердить диагноз, не могло быть и речи, поскольку я была беременна, а облучение могло бы навредить ребенку. Мне прописали антибиотики и парацетамол, и неделю я находилась под пристальным наблюдением. Дни напролет я проводила, сидя в постели с ноутбуком, отвечая на электронные письма и работая над статьей.
В пять утра, когда муж был дома с нашим трехлетним сыном, у меня начались роды. Ребенка запеленали и дали мне подержать, но он умер во время родов. Кроме меня и акушерки, никто больше не видел его крошечного, идеального личика.
К десяти утра того же дня я уже просматривала рабочую почту. Меня пригласили возглавить жюри на нескольких конкурсах документального кино. Я согласилась. Пока меня везли на кресле-каталке на обследование, которое мне разрешили сделать теперь, когда я уже не беременна, я лежала на спине и писала редактору, что статья, над которой я работаю, может выйти на несколько дней позже обещанного срока.
На следующий день я выписалась из больницы, напичканная более сильными антибиотиками. Два дня спустя я снова вышла на Sky News, ведя свой обычный прямой эфир. Через несколько недель мне вырезали аппендикс. А когда через несколько месяцев у меня случился очередной выкидыш, все повторилось: я вышла в прямой эфир всего через несколько дней после потери ребенка.
У меня родилась дочь, которой теперь восемь, на четыре года меньше брата, но я не верила в ее существование, пока не взяла на руки. Моя беременность проходила под постоянным наблюдением и с болезненными вмешательствами; потеря ребенка на 20-й неделе нанесла непоправимый вред здоровью, и я рисковала снова столкнуться с преждевременными родами. Девять месяцев я боялась увидеть кровь при посещении уборной. Я с головой погрузилась в дела: презентовала программу для BBC One, написала концепцию книги и, как только мне разрешили путешествовать, полетела в Лос-Анджелес, чтобы снять репортаж для Vice News на HBO, на 32-й неделе беременности.
Все, что я делала тогда, не было чем-то из разряда высшего долга, который никак нельзя отменить, или даже работой, которая имела бы значение. Но я не могла удержаться. Когда со мной происходили немыслимые вещи, первым инстинктом — непреодолимым, сильным желанием — было работать.
Прошло уже девять лет, а я все никак не могу понять, почему в самые ужасные моменты жизни я всегда выбирала работу. С тех пор не произошло ничего столь же мрачного, но я совсем не уверена, что действительно изменилась в этом отношении. Я работала семь дней в неделю в течение двух лет во время пандемии, писала с понедельника по четверг, а затем вставала в 3:30 утра каждую пятницу, субботу и воскресенье, чтобы вести утреннее радио шоу в прямом эфире с 6 до 10 утра (а затем возвращалась домой и была «веселой мамой» для моих малышей). Сегодня я по-прежнему работаю каждое субботнее утро, несколько вечеров в неделю, во время семейных праздников и во время любых болезней. Все это возможно благодаря моему очень понимающему мужу и детям, которые знают, что я счастливее всего, когда работаю. Я работаю из дома, поэтому могу быть рядом с ними. Или я убеждаю себя в этом.
Видео, которое я сняла в Норвегии, облетело социальные сети (мигранты и их отношение к женщинам, как оказалось, неувядающая тема). Это значит, что я регулярно сталкиваюсь с напоминанием о худшем периоде моей жизни. Но я решила изучить свою реакцию на это свежим взглядом.
Что-то отозвалось у меня в душе, когда я слушала мемуары Эда Цвика о его жизни голливудского режиссера и услышала, как он мрачно и неоднократно повторяет слово «трудоголизм». Как и многие другие, я поискала в сети (количество запросов по этой теме резко возросло после пандемии) и обнаружила, что теперь существуют сотни отделений Анонимных Трудоголиков по всему миру, включая 14 различных сообществ только в Великобритании.
Может, я тоже тянусь к работе, как алкоголик к бутылке? Использую ли я работу, чтобы заглушить боль и уйти от реальности, как героиновый наркоман? Неужели я действительно зависима от работы?
«Многие из нас, впервые услышав о трудоголизме как о зависимости, подумали, что это какая-то шутка, — говорится в «Книге выздоровления Анонимных Трудоголиков». — Разве не упорный труд — залог успеха?». Слово «трудоголик» существует с 1940-х годов и часто употребляется в положительном смысле в капиталистическом обществе, где должность, зарплата и другие маркеры профессионального успеха рассматриваются как очки в игре жизни. Трудоголизм не изучен тщательно, и официально его не признают международные организации. Однако большинство специалистов по поведенческой зависимости сегодня сходятся во мнении, что к работе можно пристраститься так же, как и к другим видам деятельности, которые активируют систему вознаграждения мозга, например, азартным играм. Группа исследователей из Бергенского университета в 2023 году обозначила «общее» определение трудоголизма — это «компульсивная и крайняя потребность работать, характеризующаяся неослабевающим стремлением работать целыми днями, брать на себя больше ответственности и отдавать приоритетное значение работе, а не другим сферам жизни». Последствия серьезны: трудоголики чаще страдают тревожностью или депрессией, чаще употребляют стимуляторы, такие как кофеин, запрещенные вещества, а также подвержены риску нарушений сна и сердечно-сосудистых заболеваний.
В отличие от других видов зависимостей (от азартных игр, алкоголя или геймерской зависимости), для тех, кто считает себя зависимым от работы, нет горячей линии. Анонимные трудоголики (WA) — практически единственный ресурс, и их сайт — это место, куда люди, подобные мне, начинают обращаться, если подозревают, что есть проблема.
Основанная в США в 1983 году, организация применяет 12-шаговый подход, впервые предложенный сообществом «Анонимные Алкоголики». «Трудоголизм включает в себя как зависимость от веществ (адреналина и других гормонов стресса), так и зависимость от процесса (компульсивное желание что-то сделать или не сделать) и не ограничивается оплачиваемой работой, — говорится в «Книге выздоровления». — Трудоголизм — это не столько количество выполняемой работы, сколько эмоциональное и духовное отношение к работе и другим видам деятельности, а также то, как это может негативно повлиять на нас и окружающих».
На сайте Анонимных Трудоголиков есть специальный опросник. Я пробежалась по списку из 20 вопросов, узнавая себя по многим пунктам («Вы погружаетесь в деятельность, чтобы изменить свои чувства или избежать горя, тревоги и стыда?»; «Вы думаете о работе перед сном? На выходных? В отпуске?») и отклоняя другие («Вы не спите ночами?»; «Вы испытываете возмущение из-за работы или на коллег за то, что они оказывают на вас такое давление?»).
Сначала я обрадовалась, что могу уверенно ответить «да» лишь на 12 утверждений. Затем я дошла до конца страницы. «Если вы ответили «да» хотя бы на три вопроса, — говорится там, — возможно, вы трудоголик».
Отделения организации, к которым я обратилась лично, не захотели, чтобы я приходила на встречи для того, чтобы написать впечатления о них. Однако несколько человек, которые регулярно посещают собрания, согласились рассказать свои истории. Джен помогала организовывать встречи Анонимных Трудоголиков в лондонском Сити пару лет назад. «Они проходят в церкви за моим офисом, — говорит она. — Будучи очень увлеченным трудоголиком, я знала, что не пойду, если придется далеко ехать».
Мы встретились в кафе на юге Лондона в тот день, когда она была в ежегодном отпуске по работе в инвестиционном банке. Джен пришла пораньше. Перед ней на столе аккуратно сложена пирамида из книг издательства сообщества. «Я пришла подготовленной, как настоящий трудоголик», — сухо отметила она.
Джен и не думала, что у нее проблемы с работой, пока в декабре 2021 года не обратилась в реабилитационный центр из-за злоупотребления психоактивными веществами. У нее были регулярные трехдневные запои с наркотиками и алкоголем, и начальник это заметил. Он поддержал ее поездку в реабилитационный центр, которая, как она думала, продлится четыре недели. Джен приехала туда с твердым намерением решить свои проблемы максимально успешно и эффективно. «Я объяснила, что понимаю, что это программа реабилитации из 12 шагов, поэтому могу проходить по три шага в неделю в течение четырех недель. Как они могли бы мне в этом помочь?»
Вскоре она поняла, что выздоровление — это не список дел, которые просто вычеркнуть. Джен провела три месяца в реабилитационном центре, на время которых ей пришлось полностью отказаться от работы. По ее словам, отказ от работы оказался гораздо сложнее, чем отказ от наркотиков и алкоголя. «Раньше я никогда так не останавливалась. Я была неспособна жить настоящим». Работа, как она обнаружила, была ее главной зависимостью.
До пандемии типичный рабочий день Джен в офисе начинался в 7:45 утра. «Я не позволяла себе работать менее 12 часов и редко ходила на обед. Я играла с собой в игры: не позволяла себе сходить в туалет, поесть или сварить кофе, если не выполнила очередную задачу». Благодаря тому, что ее должность предполагает международные коммуникации, Джен всегда могла быть полезной: утром она работала с азиатскими рынками, днем — с европейскими, а вечером — с американскими. Она считает, что дело было не в желании показать, что она усердно работает, наоборот, она создавала видимость, что все легко: «В этом и заключался принцип: дайте Джен, и она все сделает».
Когда наступил карантин, и Джен начала работать из дома, ситуация стала хуже. Она работала до десяти вечера, засыпая с электронной почтой. В апреле 2021 года ее назначили управляющим директором: должность, к которой она стремилась всю свою профессиональную жизнь. Но вместо того, чтобы позволить себе вздохнуть спокойно, она почувствовала, что должна работать еще усерднее: «Никто в организации не знал всего, чем я занимаюсь». «Накопление работы и выполнение ее без ведома окружающих — это как алкоголики, тайком припрятывающие бутылки, чтобы выпить», — предположила я. «Точно так и было», — подтвердила Джен.
Джен описывает трудоголизм как физическую зависимость. «Это внутренняя химия: адреналин, кортизол, уверена, есть и много другого. Но, по сути, это стрессовое состояние, когда нужно либо бить, либо бежать». Я могу это понять: именно адреналин от прямого эфира на телевидении был мне так необходим всего через несколько дней после потери ребенка. Он придавал мне ощущение жизни и непобедимости. Но зависимость от гормонов стресса может быть опасна, считает Джен: «Невозможно нормально есть и спать, потому что ты находишься в режиме выживания». Джен могла отключиться, только отравляя себя алкоголем и наркотиками: «Мне хотелось отрезать себе голову, вынуть мозг и положить его в таз с водой, чтобы охладиться».
Она нашла корни такого поведения в детстве. После того как родители разошлись, когда ей было два года, Джен, мама и младшая сестра оказались без жилья, жили в общежитии, а затем переехали в муниципальную квартиру. Ее мать получила докторскую степень и привила Джен идею о том, что успех — это достижение в учебе. Тем временем отец снова женился и завел еще троих детей. Он жил в большом доме и гонял на быстрых машинах. «У него была такая роскошная жизнь, о которой я мечтала. — Вспоминает Джен. — Как мне добиться успеха в обоих этих сферах и как мне финансово поддерживать маму и сестру?»
Помимо этого Джен годами терпела сексуальное насилие: «Я рассказала об этом, когда мне было 11 или 12 лет, а потом нам пришлось пройти через суд. К сожалению, его не признали виновным. Я бы сказала, что процесс правосудия был травматичнее, чем само насилие». Затем ее мать заболела раком. Джен справлялась с этим, с головой уйдя в учебу. Она могла за один вечер решить учебник по математике, которого ей должно было хватить на целый семестр. Она выиграла стипендию в частной школе, получила главную роль в школьной постановке, место в оркестре, хоре, спортивной команде, поступление в Кембриджский университет, а затем и высококонкурентную работу.
Выйдя из реабилитационного центра, Джен постепенно вернулась к работе. Она все равно находила дела, которыми можно себя нагрузить. Если все рабочие письма были прочитаны, она задумывалась о том, чтобы написать завещание, добавить в ежедневник напоминания о сроках прохождения техосмотра: «жизненные цели, дружеские отношения, которые нужно построить, стремления. Возможно, вы чего-то достигли на работе, но у вас нет ребенка, нет дома». Она прошла 12 шагов по борьбе с наркозависимостью за девять месяцев. А затем обнаружила, что сама стала волонтером: она председательствовала на собраниях, взяв на себя все дела и обязанности, связанные с сообществом. Она была измотана, но не могла остановиться: «Именно тогда я начала изучать сообщество Анонимных Трудоголиков».
«У меня было четыре выкидыша, и каждый раз я проверяла в больнице рабочую почту, — рассказывает Сара по видеосвязи. — Бывали случаи, когда родственники внезапно и серьезно заболевали, и мне приходилось выбегать в уборную, чтобы проверить рабочую почту, пока я была с ними в больнице». Она пожимает плечами: «Это способ избежать эмоций».
Сара — ненастоящее имя, этой женщине нужна полная анонимность, чтобы коллеги ее не узнали. Она сообщила, что ей за 50, она работает в консалтинге, двое детей-школьников, и она развелась с их отцом три года назад.
«Я даже не осознавала этого поведения, не говоря уже о самом слове, пока мои отношения не распались», — рассказала она. О трудоголизме сказал бывший муж, это слово потрясло ее, как и меня, но Сара не стала спорить. А потом, в прошлом году, она услышала, как драматург Джеймс Грэм рассказывал о встречах в Анонимных Трудоголиков в одном из выпусков шоу «Desert Island Discs». Грэм вставал в пять утра, чтобы пойти на работу, и лгал друзьям и семье о рабочем времени. Он мог целыми днями ничего не есть, потому что не мог остановиться. «Я подумала: боже мой, у меня с этим парнем много общего», — вспоминает Сара.
В разгар лета Сара обливалась потом в домашнем офисе, не выходя из комнаты, чтобы включить вентилятор или выпить воды, потому что это отвлекло бы ее от рабочего стола. «Я боюсь остаться без дела», — объясняет Сара. Если в расписании по какой-либо причине появляется свободное время, ее разум «замыкается в себе», и она чувствует отчаяние.
«Я беру отпуск, потому что у меня дети, так что мне приходится», — прямо говорит она. В отпуске Сара выделяет время для детей, специально планируя такие занятия, как плавание, которые требуют оставить телефон дома. «Но это вызывает страх», — признается она.
Сара работает консультантом, рабочее время учитывается, и клиенты могут оплачивать его по шестиминутным интервалам. Это превращает работу в игру: каждый рабочий день приносит результат, который можно улучшить завтра. «Волнующе достигать цели, видеть, что она подсвечивается зеленым, — говорит она с сияющими глазами. — Это во многом формирует мою самооценку. Но потом она обнуляется каждый день, каждую неделю, каждый месяц».
Мне это напоминает антиутопический капиталистический кошмар, совершенно непохожий на то, как я работаю. Я люблю работу и делаю ее с энтузиазмом, а не для того, чтобы уложиться в сроки. Но Сара настаивает, что тоже любит свою работу. Проблема не в работе, говорит она, а в том, как она стала зависеть от нее как от основного способа существования: «Я буквально не знаю, чем бы занималась, если бы не работала».
По воспоминаниям Сары первая встреча собрания стала «большим облегчением». «Люди приходят туда по разным причинам, но у них одна общая цель: попытаться перестать одержимо работать. В случае с алкоголем цель — бросить пить, но большинство людей не могут бросить работу. Поэтому нужно найти способ улучшить жизнь, не будучи настолько одержимыми».
Как выглядит трезвость для трудоголика? «В сообществе Анонимных Обжор очень похожий подход, в том смысле, что нельзя отказаться от еды, — объясняет Джен. — Мы говорим о верхней и нижней границах — порогах позитивного и негативного поведения. Ваша конечная цель может заключаться в том, чтобы работать меньше 70 часов в неделю. Для некоторых людей важны не отработанные часы, а количество пережитой радости».
Джен посещает собрания с марта 2023 года, раз в неделю. «Все как в кино, — говорит она с понимающей улыбкой. — Меня зовут Джен, и я трудоголик».
Как только Джен начала прислушиваться к другим людям на встречах, она увидела будущее, в котором можно и работать, и быть здесь и сейчас, в мире и спокойствии. Джен больше не работает по выходным и в отпуске. Обдумав все, что для нее важно помимо работы, она стала планировать завести ребенка: «Я смогла это сделать, потому что освободила пространство».
Я поделилась с ней тем, как вела себя в трудные времена. «Все люди испытывают желание сбежать от чего-то по-настоящему болезненного. Вопрос в том, насколько то, к чему ты прибегаешь, становится сильнее и контролирует тебя — отвечает Джен. — Лучший способ выяснить — пойти на встречу».
Но я не хочу идти на собрание, ведь я боюсь того, что могу узнать. Моя работа приносит мне невероятную радость и адреналин. Я не хочу знать, что мне нужно изменить отношение к работе, хотя и признаю, что вела себя нездорово.
Джен смотрит мне в глаза: «Думаю, если ты боишься идти на встречу, это еще один повод прийти».
Марк Гриффитс — один из немногих ученых-исследователей, подробно писавших о трудовой зависимости. Он почетный профессор Ноттингемского университета Трент, специализирующийся на поведенческих зависимостях уже 38 лет, до выхода на пенсию этим летом. Я пишу ему электронное письмо (в субботу, запланировав его на рабочее время), и, к моему удивлению, он отвечает уже через несколько минут после того, как сообщение попадает в его почтовый ящик, хотя ему уже не нужно работать.
«Большую часть взрослой жизни я был трудоголиком. Даже сейчас, на пенсии, я работаю слишком много часов в неделю, потому что мне это просто нравится», — почти сразу же говорит он. В то время как все остальные, похоже, используют слова «трудоголизм» и «рабочая зависимость» как синонимы, Гриффитс проводит между ними различие. «Я написал несколько работ, пытаясь разделить эти два понятия. Здоровый энтузиазм обогащает жизнь, а зависимости ее портят. В моей жизни нет конфликта, потому что я работал и работаю очень усердно уже несколько десятилетий. Поэтому я не зависим от работы».
Гриффитс утверждает, что конфликт — ключевой компонент любой зависимости, будь то азартные игры, секс, физические упражнения, работа, алкоголь или наркотики. Количество времени, которое вы тратите на какое-либо занятие, само по себе не делает вас зависимым. «Для меня трудозависимый — это человек, у которого работа полностью завладела всей жизнью. Он работает, пренебрегая всем остальным, включая партнера, детей, другие увлечения и дружбу. Очень немногие люди действительно зависимы от работы».
Гриффитс защитил докторскую диссертацию и стал преподавателем в 23 года. В то время он работал по 12 часов в день, почти каждый день: «Меня очень быстро повысили, и я путешествовал по миру. Все было просто замечательно». Когда у него появились дети, он сократил рабочий день, но они с женой доставали ноутбуки, как только дети ложились спать, чтобы продолжать работать. Он работал столько, сколько мог, но это не оказывало пагубного влияния на жизнь. Согласно различию, которое проводит Гриффитс, это скорее трудоголизм в хорошем смысле, чем зависимость от работы, но официального названия для такого типа поведения не существует. Главное, что работа приносит ему удовлетворение, не причиняя вреда и не вызывая конфликтов.
Изменение настроения (выполнение чего-либо для достижения удовольствия, кайфа, чтобы не чувствовать боль или отвлечься) и осмысленность (когда что-то становится самым важным занятием в жизни человека) — два других ключевых компонента зависимости, продолжает Гриффитс, но сами по себе эти элементы не делают вас зависимым. «У меня серьезные проблемы со здоровьем, и работа для меня — лучшее обезболивающее в мире. Я совершенно не испытываю боли, когда работаю. Изменение настроения само по себе не несет негативных последствий», — объясняет он.
Услышав это, я почувствовала огромное облегчение и рассказала ему о личных причинах интереса к этой теме. А затем Гриффитс рассказал мне свою историю. Пять лет назад он перенес серьезную операцию на позвоночнике. «Из-за нее я навсегда потерял способность ходить. Теперь я в инвалидном кресле», — сказал он. Гриффитс провел четыре дня в реанимации и три месяца в больнице в общей сложности. Это было в разгар карантина из-за COVID, и первые 42 дня к нему никто не приходил.
«Как только меня перевели в общую палату, мне принесли мой ноутбук, и следующие два с половиной месяца я провел, работая, не покладая рук. Мне это очень нравилось. Я читал лекции студентам, не вставая с больничной койки. Я был как ты, Дженни: использовал работу как способ отвлечься от того, что нахожусь в ужасном положении».
Гриффитс говорит, что, как и мой муж и дети, его семья всегда знала, какую огромную пользу он получает от работы. Мы оба, пожалуй, зашли дальше большинства, когда дело дошло до использования работы для улучшения настроения. Можно утверждать, что мы оба злоупотребляли работой. Но, как один эпизод запоя не делает человека алкоголиком, так и злоупотребление не обязательно означает зависимость, говорит Гриффитс.
«Возможно, какое-то время вы действительно пренебрегаете семьей и друзьями. Но это лишь эпизод, — мягко говорит он. — Для вас такое поведение было функциональным. Это был механизм преодоления трудностей. Оно помогло вам пережить трудный период в жизни. Это не зависимость от работы».
Гриффитс говорит, что сегодня мы, возможно, слишком часто используем слово «зависимость». Но трудовая зависимость реальна, пусть и недостаточно изучена, в отличие от азартных игр и игровых расстройств, которые признаны Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ) и теперь включены в диагностическое и статистическое руководство Американской психологической ассоциации (DSM-5). ВОЗ признает выгорание. Именно с этим заболеванием, наряду со стрессом и проблемами с сердцем, люди обращаются к врачам, если у них есть зависимость от работы. «Они обращаются за помощью именно из-за последствий трудовой зависимости, из-за долгосрочных симптомов, которые обострились. — объясняет Гриффитс. — Если считаете, что у вас есть проблема, следует обратиться к врачу».
Джен и Сара описывали работу как одержимость, пагубное, патологическое влечение. Гриффитс же описывал свою как жизнеутверждающую страсть. Надеюсь, я смогу найти способ получать удовольствие от работы, не испытывая вреда, который превратит меня в зависимую. Думаю, пока мне это удается.
Временами я чувствовала потребность работать, когда мне хотелось погрузиться в понятный мир ресурсов и результатов, известных величин и вознаграждений. Я злоупотребляла работой, когда хотела сбежать от реальности, во время пандемии и потерь, но ведь я могла сделать это гораздо более пагубными способами. И сегодня, когда моя семья в полном составе, я чувствую себя очень комфортно в настоящем.
Не знаю, смогу ли я когда-нибудь посмотреть документальный фильм, снятый в Норвегии. Но я больше не стыжусь, что работала над ним.
Сообщение Анонимные трудоголики: как отличить любовь к работе от зависимости появились сначала на Идеономика – Умные о главном.