«Мы склонны воспринимать время как нечто внешнее — явление, которое можно отслеживать с помощью таких технологий, как часы и хронометры. Но взаимодействие между внутренними часами и взаимосвязанными циклами смены времён года, приливов и отливов, ночи и дня напоминает нам, что время не существует вне мира. Оно заключено в нём и в нас. Мы носим время в наших телах, оно записано в наших клетках, в самой ткани нашего существа». Австралийский писатель Джеймс Брэдли по-новому смотрит на время и часы, наблюдая за океаном.
Я стараюсь почаще выбираться на пляж — прихожу туда поплавать или просто погулять вдоль скал. Океан открывает мне другую сторону жизни, где время измеряется не часами, а движением облаков над головой, приливами и отливами, пульсом прибоя.
Океан живет по другим временным отрезкам, и мысли об этом не новы. Писатель Ромен Роллан, друг Зигмунда Фрейда, ввел термин «океаническое чувство» для того, чтобы обозначить ощущение безграничности и единства, которое становится источником религиозного благоговения. Научный писатель Джон Макфи в поисках термина, который бы отражал почти немыслимый масштаб геологических эпох, выбрал метафору «глубокого» времени. Английские слова «time» и «tide» даже имеют общий корень.
Но ритмы океана — это нечто большее, чем просто бесконечность. Размышления об океане — или вместе с океаном — могут помочь нам установить связь с великими циклами, которые поддерживают жизнь на Земле, и с пульсом всего живого, что нас окружает. Что ещё более важно, представления о времени и темпоральности, содержащиеся в океане, открывают новые мощные способы преодоления взаимосвязанных социальных и экологических кризисов, охвативших нашу планету.
Как показывает чередование приливов и отливов, время лежит в основе океанических циклов. Они обусловлены движением Земли: каждую ночь, когда над океаном сгущается тьма, огромная живая волна поднимается из мезопелагиали, чтобы искать себе пищу в поверхностных водах, а на рассвете снова уходит на глубину. Этот ежедневный танец, известный как суточная миграция, увлекает за собой удивительное разнообразие видов — от зоопланктона до опасного кальмара Гумбольдта. Это самое грандиозное передвижение живых существ на планете, которое играет важную роль не только в углеродном обмене, но и в перемешивании океанических вод.
Хотя движение Земли вокруг Солнца происходит медленнее, оно регулирует время цветения фитопланктона, распространяющегося по южным и северным водам каждую весну. Эти острова цветущих водорослей служат пищей для невероятного количества зоопланктона — от крошечных веслоногих рачков до личинок рыб и ракообразных. И тем самым поддерживается пищевая цепочка в океане и жизненные циклы многих видов. В холодных водах Южного океана ритм жизни антарктического криля также зависит от этого ежегодного цветения. Когда весной морской лёд тает, криль выходит из своих зимних убежищ, чтобы питаться, и пасется такими огромными стадами, что их можно увидеть из космоса. Тем временем на Большом Барьерном рифе миллиарды кораллов в течение одной-двух ночей в полнолуние в конце весны и начале лета размножаются, выпуская облака молочно-белых яиц и семенной жидкости, которые разносятся течением и заселяют новые места.
В эти великие циклы вплетены другие, более интимные ритмы. На рифах и в других местах, где собираются животные, рыбы и иные виды, восход солнца встречают рассветным хором, очень похожим на тот, что звучит на суше. В Новой Зеландии одним из доминирующих звуков является треск морских ежей, или кина, поедающих водоросли, растущие на камнях.
Киты, рыбы, птицы и другие животные тоже перемещаются в зависимости от времени года. Некоторые из них, например горбатые киты, каждый год проплывающие мимо Сиднея по пути из Антарктики в тропические воды и обратно, или черепахи и большие белые акулы преодолевают тысячи километров. Другие, например буревестники и полярные крачки, пролетают через всё полушарие.
Другие животные более локальны: каждый январь морская кефаль покидает Ботани-Бей и поднимается вверх по реке Кукс недалеко от моего дома, чтобы нереститься. В дни, когда прилив особенно низкий, особи выстраиваются в длинную линию шириной в одну-две рыбы, которая тянется, как тёмный шов, насколько хватает глаз. А каждый ноябрь угри в ручьях и прудах выше по течению плывут в противоположном направлении, к Коралловому морю, где они собираются, чтобы нереститься и умереть.
Как и в случае с наземными животными, эти ритмы регулируются факторами окружающей среды. Но они также управляются и биологическими часами, встроенными в самих животных. Большинство этих внутренних хронометров настроены на тот же цикл света и темноты, который управляет биологией человека. Слово «циркадный» происходит от латинских circa (вокруг) и dies (день). В океане некоторые прибрежные животные живут по циклу, который следует за 12,4-часовым ритмом приливов и отливов.
В то время как мы склонны воспринимать время как нечто внешнее — явление, которое можно отслеживать с помощью таких технологий, как часы и хронометры, — взаимодействие между внутренними часами и взаимосвязанными циклами смены времён года, приливов и отливов, ночи и дня напоминает нам, что время не существует вне мира. Оно заключено в нём и в нас. Мы носим время в наших телах, оно записано в наших клетках, в самой ткани нашего существа.
Действительно, понятие времени как чего-то отдельного появилось недавно и отсутствует в культурах коренных народов. Рассуждая об идее времени в культуре народа явуру, чья страна находится на побережье северо-западной Австралии, антрополог Сара Ю отмечает, что у явуру нет слова для обозначения «времени» как абстрактной идеи. Вместо этого время понимается через смену времён года — постоянный цикл, который связывает явуру с Бугарригаррой (временем сотворения). Как пишет Ю, жизнь явуру регулируется правилами церемоний и обязательств, заложенными в этот цикл:
«Время Вальгавалги» — это время ловли лосося… «Время охоты» — это время ловли моллюсков. По словам старейшины племени Дианы Эпплби: «Мы следуем за сменой времён года; так мы выжили. Для нас время циклично, а не линейно». Точно так же Бугарригарру не следует понимать в каком-то простом смысле, как, например, «давным-давно»; оно объединяет прошлое, настоящее и будущее в духовном, физическом и метафизическом ландшафте суши и моря. Времени нет. Это живое существо. Оно продолжается и никогда не останавливается.
Эти древние способы взаимодействия с миром начали исчезать только с появлением механических часов. Когда эти устройства распространились по Северной Европе в первой половине прошлого тысячелетия, начался процесс, который изменил человеческое восприятие времени, превратив его из чего-то присущего миру в нечто внешнее, в товар, который можно купить и продать, или в то, что историк Мойше Постон называет «абстрактным» временем.
Ускорение перехода к нашему современному пониманию времени обычно связывают с промышленной революцией и необходимостью подстраивать работников под требования машин. Но с точки зрения океана это началось как минимум на два столетия раньше, когда миллионы африканцев были похищены из своих домов и перевезены через Атлантику в Америку. Именно на сахарных плантациях Нового Света, в том, что историк Сидни Минц назвал в книге «Сладость и власть» (1985) «синтезом поля и фабрики», мы видим зарождение способа производства, основанного на регламентации и эффективности, в котором человеческие тела выполняли функции, которые позже стали выполнять машины.
В своей книге «История мира в семи дешёвых вещах» (2018) Радж Патель и Джейсон У. Мур также утверждают, что сахарные плантации были высокомеханизированными предприятиями, работавшими на котлах и прокатных станах, а также на безжалостном упрощении работы, которое превращало людей в машины, а землю — в монокультуру сахарного тростника. Другими словами, пишут они, «сахарная плантация была предшественницей не только современного промышленного сельского хозяйства, но и современной фабрики». И, как ясно даёт понять литературовед Софи Джи в своей готовящейся к выходу книге «Варварский пир» (2026), использование комендантского часа и ограничений на передвижение в субботу и религиозные праздники — которые подразумевали прививание европейских и колониальных представлений о времени и литургическом календаре — были неотъемлемой частью систем контроля, навязанных коренным народам и порабощённым африканцам в Вест-Индии.
Эта трансформация ускорилась с началом индустриализации в XVIII веке. Наиболее заметно это было в сельской местности, где новые технологии отделили жизнь людей от природных ритмов. В городах, где ритм жизни и работы всё больше определялся потребностями машин и фабрик, ископаемое топливо избавило людей от темноты, а в сельской местности удобрения и сельскохозяйственная техника интенсифицировали сельскохозяйственное производство, разрушив древние связи между землёй и временами года. Тем временем возникли системы бухгалтерского учёта, которые обесценивают будущее, позволяя корпорациям амортизировать экологические издержки, связанные с разрушительными практиками, и делая долгосрочные издержки этих процессов невидимыми. Как отмечает историк Барбара Адам в книге «Временные пейзажи современности» (1998), абстрактное время является «центральной частью глубинной структуры экологического ущерба, наносимого индустриальным образом жизни».
Океан не остался в стороне от этого кардинального изменения наших отношений с миром природы. Появление в XIX веке железных дорог, способных быстро доставлять рыбу в отдалённые населённые пункты, привело к массовому расширению рыболовства и тралового промысла, а пароходы XX века спровоцировали массовый убой китов. Этот процесс индустриализации продолжается с расширением добычи нефти и газа и переносом энергии из далёкого прошлого в настоящее.
Но океан сыграл ключевую роль в этой трансформации темпоральности в более глубоком смысле. Европейские колониальные завоевания и трансатлантическая работорговля были не только морскими явлениями, но и понятиями прогресса, современности и прибыли, которые обеспечивали их идеологическое обоснование, — все они уходят корнями в линейные представления о времени. Улучшения в навигации и картографии, которые способствовали распространению европейского колониализма, зависели от точного измерения долготы с помощью морского хронометра Джона Харрисона. Внедрение стандартизированного времени по всему миру было в значительной степени обусловлено необходимостью координации действий империй на нескольких континентах и стало возможным благодаря подводным телеграфным кабелям.
Этот процесс продолжается и сегодня. Мировая экономика основана на судоходстве, отрасли, которая использует сложную логистику для быстрой и дешёвой транспортировки товаров, эффективно сокращая время и пространство, но способствуя нерациональному потреблению и разрушению окружающей среды. Синхронность работы интернета зависит от оптоволоконных кабелей, которые проложены по морскому дну и мгновенно передают данные по всей планете. Даже климатический кризис был вызван транспортировкой миллиардов тонн нефти, газа и угля по поверхности океана.
Ничего нового в идее о том, что разрушение окружающей среды — это кризис времени, нет. По мере того как воздействие человека на планету усиливается, человеческое и геологическое время сливаются друг с другом, что приводит к катастрофическим последствиям. В Антарктиде ледники тают быстрее, а ледяные щиты разрушаются. В Арктике из-за таяния вечной мерзлоты и выброса метана появляются замёрзшие тела мамонтов и пещерных львов. На суше и в океане стремительно растёт число вымирающих видов.
Этот процесс разрушения временных связей особенно заметен в океане. Кораллы, заросли бурых водорослей и мангровые леса погибают, поскольку повышение температуры опережает их способность к адаптации. В Тихом океане, Арктике и других регионах сообщества людей борются с последствиями повышения уровня моря. И повсюду популяции животных перемещаются в сторону полюсов в попытке избежать ускоряющихся последствий нагрева океана.
Как показывают разливы нефти или обесцвечивание коралловых рифов, воздействие индустриализации на океаны может происходить с поразительной скоростью. Однако оно может идти и более «постепенно и незаметно» — этот процесс красноречиво отражён в понятии «медленное насилие». Учёный-эколог Роб Никсон описывает его как процесс «замедленного разрушения, растянутого во времени и пространстве, истощающего издевательства, которое обычно вообще не воспринимается как насилие». В качестве примеров можно привести разрушение экосистем добывающей промышленностью и изменение климата, а также уничтожение общин коренных народов и островитян из-за повышения уровня моря. Также можно рассматривать как медленное насилие сокращение разнообразия и численности популяций в морских экосистемах и других местах, которое Дэниел Поли назвал «синдромом сдвига базового уровня».
Подобные процессы замедленного разрушения происходят и в других частях океана. За последнее столетие большое количество промышленных загрязнителей, таких как полихлорированные бифенилы (ПХБ), распространилось почти по всему океану. В 2014 году группа учёных обнаружила «экстраординарный» уровень ПХБ в телах амфипод, обитающих на глубине 10 километров под поверхностью в Марианской впадине и впадине Кермадек. Поскольку ПХБ накапливаются в жировых тканях, они продвигаются вверх по пищевой цепочке и становятся причиной повышенной смертности дельфинов и китов, которые передают их в больших количествах с молоком своим детёнышам. Хуже того, ПХБ очень медленно разлагаются в отсутствие солнечного света, а это значит, что они могут сохраняться в глубинах океана и в телах животных десятилетиями и даже дольше.
11 миллионов тонн пластика, которые ежегодно попадают в океан, тоже наносят медленный вред морской среде, распадаясь на микро- и нанопластик, который поглощает токсины и накапливается в организмах животных или оседает на дне океана. Они достигли почти всех экосистем на планете и будут оставаться там сотни, даже тысячи лет. Однако это лишь заключительный этап гораздо более масштабного процесса разрушения во времени. Несмотря на то, что пластик является архетипичным творением современности, на самом деле он остается воплощением глубокой древности, поскольку был создан из растительного сырья, заложенного в недрах планеты сотни миллионов лет назад и постепенно превратившегося в нефть. Его добыча, транспортировка и производство также вносят значительный вклад в продолжающийся климатический кризис.
Глубоководную добычу полезных ископаемых тоже можно рассматривать как столкновение океанического и индустриального времени. Сторонники утверждают, что необходимо добывать триллионы полиметаллических конкреций, разбросанных по абиссальной равнине, потому что содержащиеся в них металлы имеют решающее значение для технологий, которые обеспечат энергетический переход. Эти конкреции не являются горными породами: они образуются в результате осаждения минералов, содержащихся в морской воде, вокруг ядра, такого как фрагмент зуба, кости или крошечной раковины фораминиферы. Этот процесс невообразимо медленный — многие узелки вырастают всего на несколько миллиметров за 1 миллион лет, а это значит, что на формирование более крупных узелков, вероятно, ушли десятки миллионов лет.
Большинство предложений по глубоководной добыче полезных ископаемых на сегодняшний день основаны на использовании огромных машин, которые направляют струи воды на морское дно, чтобы поднять конкреции, а затем всасывают их и отправляют по трубе на корабль. Что именно это будет означать для сообществ организмов, обитающих на конкрециях и вокруг них, пока неясно, не в последнюю очередь потому, что наше понимание экологии глубоководных районов океана остаётся крайне ограниченным: при исследовании одного из районов с наибольшим потенциалом добычи полезных ископаемых 70-90% обнаруженных видов были новыми для науки. Мы знаем, что шум и осадочные породы, образующиеся в результате глубоководной добычи, могут распространяться на большие территории, и что регионы, нарушенные в 1989 году, так и не восстановились. Долгосрочная перспектива в значительной степени игнорируется, вытесняемая требованиями сиюминутного, приводящими к изменениям, на восполнение которых уйдут тысячи или даже миллионы лет.
Если в этом и есть какая-то ирония, то она заключается в том, что океан сам по себе является вместилищем глубокого времени и планетарных изменений. Организмы, живущие в нём, сформировали планету, будь то путём отложения ископаемого топлива или благодаря работе кораллов и других организмов, образующих рифы, чьи постройки помогли создать не только коралловые атоллы, но и холмы, горы и известняк, который люди издавна добывали для своих построек. На протяжении длительного периода планетарного времени приливное воздействие Луны на воды океана замедляло вращение Земли, удлиняя день и позволяя Луне удаляться от Земли всё дальше и дальше. За миллиарды лет это могло удвоить продолжительность дня — это изменение зафиксировано в организмах морских животных. В каждой камере раковины современного наутилуса около 29 слоёв, то есть примерно по одному слою на каждый день лунного месяца. По мере продвижения вглубь летописи окаменелостей это число уменьшается, пока в палеозое у наутилоидных окаменелостей не останется всего восемь или девять слоёв в каждой камере. Пыль и гравий, отложившиеся в результате таяния айсбергов, и гены осьминогов отмечают долгий путь ледниковых периодов. Даже наше понимание изменений климата Земли с течением времени частично зависит от анализа мельчайших раковин фораминифер в океанических отложениях.
Как можно использовать эти точки зрения? Как показывают примеры повышения уровня моря и глубоководной добычи полезных ископаемых, океанический взгляд позволяет понять, в какой степени многие из окружающих нас кризисов можно рассматривать, как тревожное несоответствие между древностью и глубиной времени, заключёнными в материальности ископаемого топлива, узкими горизонтами капитализма и сверхъестественной скоростью изменений, вызванных нашими действиями. Но осознание необъятности, заложенной в циклах океана, также позволяет по-новому взглянуть на наши отношения со временем. Иногда такой долгосрочный взгляд воспринимается как морально обесценивающий, как шутка о том, что «в конечном счёте мы все умрём». Но, как пишет Роберт Макфарлейн в книге «Под землёй» (2019), природные масштабы времени не обязательно означают, что «все живые существа в равной степени незначительны перед лицом неизбежного краха»; вместо этого нам лучше рассматривать «глубинное время как радикальную перспективу, побуждающую нас к действию, а не к апатии». По мнению Макфарлейна, мышление в более длительных временных рамках открывает возможность выйти за пределы сиюминутного, переосмыслить себя как часть более масштабного полотна опыта и взаимной ответственности, простирающегося от глубокого прошлого до глубокого будущего.
Отдавая себя во власть циклов, присущих океану, мы также можем представить мир по-другому. В книге «Быть лососем, быть человеком» (2017) экофилософ Мартин Ли Мюллер отмечает, что до контакта с европейцами у народа клаллам на северо-западе Тихого океана не было необходимости считать прошедшие годы или представлять себя в рамках того, что мы называем историей. Вместо этого они жили в том, что Мюллер называет «насыщенным настоящим, обогащённым бесчисленными слоями памяти», которому придавало форму их глубокое и невероятно сложное понимание ритмов земли и воды. Воспринимать мир таким образом — значит быть открытым его живому присутствию, пульсу и изменениям; но, более того, это способствует формированию этики внимательности и заботы, которая поддерживает более глубокий и творческий опыт настоящего.
Я подозреваю, что именно это чувствуют многие из нас, когда находятся рядом с океаном. Вряд ли это совпадение: многочисленные исследования показывают, что время, проведённое у воды, улучшает психическое здоровье, возвращая нас в наши тела и в настоящий момент. Но осознание множественности временных измерений, присущих океану, может изменить наше восприятие и другими, не менее важными способами. Ибо, как только мы перестанем цепляться за ограничивающие нас структуры, мы сможем осознать случайность настоящего момента, которая напомнит нам, что эти структуры не являются постоянными, а представляют собой продукт очень специфических исторических обстоятельств и могут быть изменены.
Сообщение Бесконечное настоящее: кто является носителем времени появились сначала на Идеономика – Умные о главном.