Какие знания, если они вообще есть, можно почерпнуть из укуса мартовской мухи? Западные подходы к познанию часто исходят из постулата Рене Декарта: Cogito, ergo sum, «Я мыслю, следовательно, я существую». При этом они, как правило, исходят из картезианского разделения между разумом и телом. То есть между нематериальной res cogitans (или «мыслящей субстанцией», которую Декарт приравнивает к душе) и материальной res extensa («протяженной субстанцией» или «телесной субстанцией»), составляющей конкретные «вещи» природного мира. Знание, если оно где-то и существует, то только в разуме. А он совершенно не связан с миром природы.
Знание, согласно этому подходу, абстрактно. Все размышления совершает нематериальный рациональный разум. Мир и, соответственно, тело, сравнительно глупы, ведь это не более чем материя, которую воспринимает рациональный разум. Наряду с законами движения Исаака Ньютона механистическое понимание природы Декартом послужило важным основанием научного материализма, доминирующей научной парадигмы западных обществ. Такое мировоззрение, однако, в конечном итоге отделяет человечество от природы и от самих себя (если мы понимаем, что мы «природные», а не просто «рациональные» существа).
Хотя западные концепции познания сегодня, возможно, и не являются полностью картезианскими, тем не менее это отношение все еще влияет на повседневное понимание мира. Это иерархический образ мышления, который одновременно выражает и определяет ценности культуры. Например, идея о том, что разум стоит выше природного мира, часто проявляется в таких смелых заявлениях, как «разум превыше материи». Мы можем обнаружить, что случайно возвращаемся к дуалистическим описаниям тела, как будто мы являемся носителями картезианского мировоззрения. Особенно часто этим грешат бывшие спортсмены: «Разум хочет продолжать, но тело меня подводит».
Но это не единственный способ постижения себя и мира. Действительно, существует множество альтернатив как в рамках западной интеллектуальной традиции, так и за ее пределами. Вместо того чтобы рассматривать их по отдельности, можно попытаться увидеть их в совокупности как связанные между собой способы мышления. В своей недавней статье я исследовал такие связи, рассматривая взаимодополняющие идеи, которые можно найти в работах английского математика Альфреда Норта Уайтхеда, французского экзистенциалиста Мориса Мерло-Понти и гораздо более древней мудрости традиционных знаний коренного населения Австралии, которую австралийский антрополог Дебора Берд Роуз назвала «земельной этикой аборигенов». Роуз обобщила богатые и сложные системы знаний коренных общин, с которыми она жила и которые изучала: нгаринман и нгаливурру из общин Ярралин и Лингара на Северной территории Австралии. Это система знаний, которая подразумевает, что земли, водные источники, растения и животные имеют как моральную, так и интеллектуальную ценность. То есть, им есть что рассказать.
Главное в знаниях о временах года народа Ярралин — это идея о том, что «отдельные, но одновременные события находятся в коммуникативной связи друг с другом». То есть когда муха одного вида кусает вас, то это сообщение о том, что появились крокодильи яйца. А другой вид кусающих мух «говорит вам, что кустовые сливы созрели». При таком понимании события в природе не изолированы и не бессмысленны, а скорее закодированы в своеобразном цикле «призыв-ответ», передающем знания в рамках более широкой «системы» природы. Как отмечает Роуз: «Эта система информации основана на сообщениях, посылаемых различными агентами внутри системы, которые «рассказывают» о системе».
Слово, которое многие коренные австралийцы используют для характеристики такой системы, — это обманчиво простой термин «Страна». Это место, в котором живут и с которым живут. Роуз описывает ее как «живое существо», которое «знает, слышит, чувствует, замечает, заботится» и которое может даже «печалиться или радоваться». Такое понимание природы и нашего места в ней резко отличается от картезианской концепции разделения знания и природы.
Этот телесный, привязанный к месту способ познания себя и окружающего мира нашел отражение в работах Мерло-Понти в XX веке. Наиболее ярко это проявляется в его рассуждениях о привычках и освоении, которые проходит тело, когда мы знакомимся с определенными объектами. Рассмотрим его пример со слепым человеком и тростью, которую он использует, чтобы чувствовать (и таким образом понимать) окружающую обстановку. В работе 1945 года «Феноменология восприятия» Мерло-Понти пишет: «Когда трость становится привычным инструментом, мир тактильных объектов расширяется, он начинается уже не от кожи руки, а от кончика трости… Трость больше не является объектом, который воспринимает слепой человек. Она стала инструментом, с помощью которого он воспринимает. Это придаток тела, или продолжение телесного синтеза».
Аналогичный пример философ приводит в отношении машинистки и ее печатной машинки. Он отмечает: «Субъект, который учится печатать, буквально включает пространство клавиатуры в свое телесное пространство». Такова связь между индивидом и объектами, что они становятся продолжением живого тела. Иными словами, трость или пишущая машинка не только перестают быть обычными предметами, но и буквально «встраиваются» в качестве придатков живого тела.
Однако знание трости не интеллектуально, это знание, которое живет «в руках». Мы чувствуем трость, но не обязательно «думаем» с ее помощью. И все же она говорит нам нечто жизненно важное о мире. Точно так же умение печатать не является интеллектуальным знанием как таковым. Мы скорее всего допустим ошибку при наборе текста, если будем слишком много думать, то есть вести себя в соответствии с картезианским подходом к разделению разума и материи. По мнению Мерло-Понти, освоение отражает более примитивную и конкретную форму знания в теле, которая лежит в основе абстрактного мышления. В поздних, незаконченных работах он развивает это понятие через идею la chair du monde, плоти мира, где говорится, что плоть моего тела и плоть мира сделаны из одного и того же материала. Такие объекты становятся по своей сути знакомыми: то есть вещами, на которые я могу реагировать, как «плоть реагирует на плоть».
Можно предположить, что понятие «плоть» Мерло-Понти было частично вдохновлено философией процесса Альфреда Норта Уайтхеда. Философия процесса утверждает, что фундаментальная реальность состоит из процессов, а не из вещей. Вдохновленный достижениями науки, которые поставили под сомнение косное картезианское/ньютоновское мировоззрение (например, развитие квантовой физики и теории относительности Альберта Эйнштейна), Уайтхед определил необходимость новой метафизики для объяснения новых наук XX века за гранью простой механики. Поскольку мир, в котором мы живем, понимается как состоящий из сложной паутины открытых и взаимосвязанных процессов, Уайтхед предлагает метафизическую схему, где каждое событие и явление, каким бы малым оно ни казалось, значимо само по себе и, в силу этого, для мира, в который оно вплетено. Соответственно, между событиями природы не может быть четкого разграничения.
Вместо материалистического взгляда на «мертвую» природу, Уайтхед рассматривает природу как «живую» или одушевленную, то есть динамичную, непрерывно меняющуюся и находящуюся в постоянном диалоге с самой собой. В этом отношении он называл свой подход «философией организма». В философии организма, вместо грубой и безжизненной материи, сама природа (от молекулы до медоносной пчелы) понимается как состоящая из «капель восприятия». Как и в случае с философией плоти Мерло-Понти, эта характеристика природного мира может звучать примерно так же, как и представления коренных австралийцев о живой Стране.
Принятие феноменологии «процесса», основанной на Уайтхеде, позволяет по-новому интерпретировать Мерло-Понти, когда речь идет об освоении. Для Мерло-Понти знание было «в руках», в теле. Прочтение Уайтхеда позволяет нам расширить это понятие и сказать, что знание не только в теле, но и в плоти мира, который, по мнению Мерло-Понти, сделан из того же материала, что и плоть тела. Вместо дуалистических отношений мы становимся «едины», в некотором смысле, с тростником.
Подобным образом, когда нас кусает мартовская муха, мы становимся (или, точнее, были и до этого) единым целым с ландшафтом, с более широкой «системой» Страны. Земельная этика аборигенов, похоже, предполагает, что в земле есть знание: в живом и дышащем ландшафте, который является матерью для всех нас. Мы обнаруживаем двойственность в укусе мартовской мухи. На первый взгляд, это видимое раздражение, укус, но есть и невидимый знак. Он в знании, которое доступно тем, кто привязан к земле и, следовательно, к определенному способу познания.
Несмотря на то, что картезианский дуализм распространен в западной культуре, он подвергается серьезной критике как внутри западной философской традиции, так и за ее пределами. Хотя такая критика сама по себе может служить убедительной альтернативой картезианскому мировоззрению, введение этих традиций в диалог друг с другом может помочь нам выработать межкультурный язык, с помощью которого мы могли бы преодолеть картезианскую парадигму как в рамках западной традиции, так и за ее пределами.
Точно так же, как есть что-то ценное в связи Уайтхеда и Мерло-Понти, есть много полезного в дальнейшем диалоге этих идей с традициями мира. Знания коренных народов приглашают нас не только почувствовать укус мартовской мухи и задуматься о том, что может рассказать нам Страна, но и дают возможность прислушаться к тем, кто уже обладает этими знаниями. Так что в следующий раз, когда вас ужалит насекомое, не отмахивайтесь от него. Вместо этого подумайте, что оно может рассказать о вас и о мире, в котором мы живем.
Сообщение Какая муха тебя укусила: чему австралийские аборигены научили западную философию появились сначала на Идеономика – Умные о главном.