В ящике стола в гостиной дома моего детства можно найти барабанные палочки, которые мне подарили в начальной школе, калькулятор, которым я пользовалась в средней, и список дел, который я написала в старших классах. («Обувь — сказать маме». И крупными буквами: «Подстричь ногти».) В моей спальне фотографии с выпускного, плакаты с концертов, фотография круглого подросткового лица для поддельного удостоверения, которое я так и не получила. В ванной — просроченное средство от прыщей, засохшая тушь для ресниц, старые каппы для зубов. Мама, которая все еще живет в этом доме, хотела бы, чтобы я избавилась от этого хлама. А я тяну время.
Самое забавное, что я не так уж сильно привязана к этим предметам. Я могла бы выбросить большинство из них после нескольких минут воспоминаний; фотографии можно забрать с собой в Бруклин. Но тогда моя мама сможет продать дом, что она пытается сделать уже много лет. А я никак не могу перестать ей мешать.
Но почему? Ведь если дом — это «там, где сердце» или «там, где семья», то я должна быть не против, чтобы мама переехала куда угодно. Особенно, если учесть, что мама хочет переехать в квартиру по соседству, где у нее, несомненно, будет место для меня, когда я захочу приехать. При этом любое упоминание о будущей продаже вызывает у меня боль, схожую с тоской по дому, которую я испытывала в детстве в летнем лагере. Только теперь мне больно за будущую себя. Я представляю, как стою у дома в пригороде Нью-Джерси, расхаживаю взад-вперед, настаивая на том, что какая-то частичка меня осталась в этом доме на углу улицы, хотя я не живу там уже несколько десятилетий.
Это странное предчувствие печали, но оно небезосновательно. Для книги 2011 года «Возвращение домой: воссоединение с детством» Джерри М. Бергер, психолог из Университета Санта-Клары, опросил сотни людей и выяснил, что около трети из них, будучи взрослыми, ездили в дом детства, а еще треть — хотели бы. У тех, кто совершил поездку, как правило родители уже не жили там. Во многих случаях они приезжали без предупреждения, готовые постучать и попросить проживающих в доме незнакомцев впустить их. Другие обнаружили, что их старого дома физически больше не существует. «Потерять место своего взросления, — считает Бергер, — все равно что танцору потерять ногу. Это действительно важная часть тебя. А теперь ее нет». Во время интервью плакало так много людей, что Бергер начал раздавать салфетки.
Можно подумать, что только люди с радужными воспоминаниями о детстве чувствуют тягу вернуться, возможно, чтобы пережить золотые деньки или попытаться вновь ощутить юность. Но это не так: некоторые из опрошенных Бергером людей пережили дома такую травму, что возвращаться туда было, пожалуй, ужасной идеей. Один человек повернулся и выбежал из помещения сразу после того, как ступил в него. Скорее, обнаружил Бергер, людей с самыми разными отношениями к месту, где они выросли, объединял другой мотив. Они чувствовали себя чужими по отношению к прежним «я». И хотели воссоединиться.
Попытка протянуть нить между прошлым и настоящим — обычный человеческий импульс. Психолог Северо-Западного университета Дэн МакАдамс называет ее поиском «нарративной идентичности», той истории жизни, которую мы составляем на ходу, пытаясь понять, кто мы и зачем. Мария Шехтман, философ из Иллинойского университета в Чикаго, считает, что люди постоянно находятся в состоянии противоречия. С одной стороны, как бы само собой разумеется, что вы — единая личность от колыбели до могилы. С другой стороны, мы не совсем так воспринимаем жизнь. Определенные части нашей истории вызывают больший резонанс, чем другие, а некоторые бывшие «я» совсем не похожи на нас сегодня. («Я уже потеряла связь с несколькими людьми, которыми была раньше; одна из них — семнадцатилетняя я, — писала Джоан Дидион. — Мне было бы интересно снова узнать, каково это — сидеть на речной дамбе и слушать Леса Пола и Мэри Форд»).
«Многие из нас активно пытаются «пережить» свое прошлое и будущее», — говорит Шехтман. Поэтому, хотя мы с нетерпением строим планы и представляем себя в новых местах, с новыми людьми, мы также листаем фотоальбомы и перечитываем старые дневники. Но порой этого мало, чтобы вернуться в прошлое. Бергер постоянно слышал похожие истории: люди находили свои детские фотографии, но им казалось, что они не могут соотнести себя с человеком на снимке. «А ведь так важно получить ощущение целостности, сохранить эту часть себя», — считает он.
Возвращение домой может быть гораздо более эффективным способом путешествия во времени. Прошлое хранится не только в безделушках и памятных вещах. Оно остается в помещениях, которые мы когда-то занимали. Когда мы говорим о своем опыте, то часто, по понятным причинам, фокусируемся на людях, которые нас сформировали, и относимся к физической среде как к фону, по словам Линн Манзо, профессора ландшафтной архитектуры в Университете Вашингтона. Но обстановка может быть самостоятельным персонажем, она окрашивает нашу повседневность, и мы наделяем ее властью и смыслом. Если социальные взаимодействия и отношения — это кирпичики, из которых строится наша личность, то внешняя обстановка — это строительные леса.
Обстановка также играет важную роль в том, как мы запоминаем. Запоминание событий (в отличие от информации) связано с «эпизодической памятью», которая глубоко привязана к месту. Многие исследователи считают, что эпизодическая память развивалась для того, чтобы помочь нам физически ориентироваться в мире. (Одно очень печальное исследование показало, что некоторые морские львы с поврежденным гиппокампом, центром эпизодической памяти, теряются на берегу, когда их выбрасывает из моря.) «Когда вы находитесь в определенном месте, мозг стремится воспроизвести соответствующие воспоминания о том, что там происходило, — даже то, что вы давно позабыли», — говорит Чаран Ранганатх, нейробиолог и автор книги «Почему мы помним». По его словам, в этот конкретный момент может даже произойти «перезагрузка» моделей мозговой активности, которые были во время первоначального события.
Но если места из воспоминаний уже нет, то бывает трудно мысленно перенестись туда. Когда французский писатель XIX века Стендаль писал мемуары «Жизнь Анри Брюлара», описывая трудное и одинокое детство, он снова и снова рисовал места юности в навязчивой попытке подстегнуть свою память. «Винтовая лестница, большой унылый двор, великолепный инкрустированный комод с часами», — писал он над набросками, словно это заклинание могло перенести его во внушительный особняк деда в Гренобле. Однако воспоминания оставались, по его словам, похожи на фреску: местами прочные, местами рассыпающиеся.
Я понимаю, что хочу сохранить: когда мама уедет из дома моего детства, я потеряю тот особый сладкий запах, который даже не могу описать. Он разносится по гостиной в жаркие дни. И хруст желудей под босыми ногами во дворе. И особое пение птиц по утрам, которое так отличается от того, что я слышу сейчас, в 15 милях от ее дома. Я боюсь, что без этих ощущений картотека в глубине сознания, хранящая все повседневные фрагменты воспоминаний, окажется задвинутой за пределы досягаемости.
Возвращение домой не всегда помогает прояснить или исцелить ситуацию. Совсем не обязательно разрозненные фрагменты истории встанут на свои места. Иногда это просто приводит в смятение. Для большинства людей то, что всплывает, оказывается сложным: не только потому, что дома происходили как хорошие, так и плохие события. Как бы нам ни хотелось, чтобы прежнее и нынешнее «я» столкнулись, когда это происходит, становится не по себе.
Возвращение может открыть, насколько ошибочными были воспоминания и насколько субъективным остается восприятие. Энн Уилсон, психолог из Университета Уилфрида Лорье, изучающая личность, приводит пример: вы помните старую спальню большой, а коридор из нее — бесконечно длинным. Не только потому, что это воспоминания из детства, но и потому, что он ассоциируется у вас с восторгом или с беспомощностью. Если вы возвращаетесь в дом и обнаруживаете короткий коридор, крошечную спальню, это может вызвать тревогу. А что говорить о реальных переменах, которые произошли в доме за это время! По словам Бергера, всем участникам его исследования это не нравилось. Встретить знакомое пространство измененным, причем без вашего согласия — это ужасно, как будто кто-то пробрался в ваши воспоминания и переставил все местами. Ваша версия больше не существует.
Даже если семья все еще живет в том старом доме, возвращение может вызывать тревогу. Несколько человек в непринужденной беседе отмечали, что возвращение вызывает странный регресс: они позволяли маме стирать свое белье или обращались к родителям как невоспитанные 15-летние подростки. Эта тенденция связана как с отношениями, так и с физическим пространством; наши привычки взаимодействия порой очень устойчивы. Но сама обстановка может побудить вас действовать определенным образом. Шехтман объясняет это с точки зрения эволюции: «Если вы кролик и находитесь в том месте, где в прошлый раз был ястреб, вы должны начать испытывать страх и поскорей убраться оттуда». Когда место вызывает прилив воспоминаний, вы можете почувствовать разочарование, беспомощность, одиночество, которые испытывали в молодости, и вернуться к старым моделям поведения.
Все это может показаться странным и даже немного болезненным. Перемены требуют потерь. А столкновение с потерей означает признание нашей смертности. Если наше прежнее «я» ускользает от внимания, то и настоящее «я» тоже. «В тот момент, когда вы останавливаетесь, чтобы поразмыслить даже о настоящем, этот момент уходит, — объясняет Ранганатх. — Все находится в мире памяти».
Но если позволить себе погрузиться в эту меланхолию истины, то вы обнаружите, что она все же прекрасна. Так часто я чувствую себя застрявшей в настоящем или недавнем прошлом. Я страдаю от глупости, которую сказала вчера, но не могу представить, каково это, быть шестилетней, двенадцати- или двадцатилетней. Трудно по-настоящему ощутить, что данный момент — это одна из точек в большой жизненной траектории, даже если я понимаю это. Возвращение домой — один из редких моментов, когда я могу заглянуть в более широкую перспективу.
Когда-нибудь, после того, как я очищу ящик в гостиной от бумажек и почти потраченных подарочных карт, возвращаться мне будет сложнее. Но я могу представить, как мое будущее «я» пополнит ряды паломников Бергера. Я приду на старую улицу в поисках смысла, какой-то истории, которую можно рассказать о прошлом. Может показаться грустным, но такой визит — не только о том, чтобы остаться в прошлом. Это значит отпустить, что мне так трудно дается.
Манзо, профессор ландшафтной архитектуры, предложила мне провести ритуал прощания с маминым домом: пройтись по комнатам, сделать фотографии, взять что-то на память. Можно, как Стендаль, делать наброски, стараясь запечатлеть все ракурсы. Я потеряю некоторые воспоминания, но, возможно, у меня появится ощущение целостности, которое, по словам Бергера, ищет так много людей. Я все время думаю о женщине, которая сбежала из старого дома. Она тоже хотела целостности. В конце концов ее брат купил это место и снес его бульдозером до основания. У нее была еще одна просьба: там, где когда-то стоял дом, она попросила посадить цветы.
Сообщение Строительные леса личности: зачем возвращаться туда, где мы выросли появились сначала на Идеономика – Умные о главном.