25 ноября 1915 года американская газета «The Review» опубликовала заметку о необычном 11-летнем мальчике с выдающимися математическими способностями. Сидя на холме рядом с железнодорожными путями, он мог запоминать номера всех вагонов поезда, проносившихся мимо со скоростью 30 миль в час, складывать их и выдавать правильный ответ. Удивительной была не только его способность манипулировать большими числами, но и тот факт, что он с трудом мог есть без посторонней помощи или узнавать лица людей. Сочетание такой задержки общего развития с математическими способностями было впечатляющим. «Как это можно объяснить?» — удивлялся автор статьи. Ответ принял форму ярлыка: медицина XIX века использовала термин «идиот-савант» (буквально, ученый идиот). Мальчик обладал исключительным талантом, несмотря на глубокое нарушение умственных способностей, которое затрагивало как двигательные, так и социальные навыки.
Спустя столетие после того, как мир узнал о математических способностях уникального ребенка, попытки понять, «как они это делают», и по сей день вдохновляют психологические исследования синдрома саванта. В центре Трефферта SSM Health в Висконсине, названного в честь Дарольда Трефферта (1933-2020), одного из ведущих специалистов в этой области, дают такое определение: «редкое явление, при котором люди с различными нарушениями развития, включая аутистическое расстройство, обладают удивительными способностями и талантом». Сегодня принято считать савантизм признаком нейроотличий, поскольку связь между савантизмом и аутизмом сильна. Примерно один из десяти человек с аутизмом проявляет способности саванта, в то время как савантизм без аутизма встречается гораздо реже.
Например, психологические исследования Саймона Барона-Коэна и Майкла Ломбардо были сосредоточены на неврологической основе «систематизации», при которой у людей с диагнозом аутизм наблюдаются исключительные математические или музыкальные способности. Многие такие люди являются «гиперсистематизаторами», то есть они особенно хорошо умеют выявлять законы, правила и закономерности. Считается, что механизмы систематизации их мозга настроены на очень высокий уровень, что делает их чрезвычайно чувствительными к сенсорной информации, а также способными к интенсивной концентрации внимания и усвоению правил.
Но в прошлом (аутизм стал официальным диагнозом лишь в 1943 году) термин «идиот-савант» считался парадоксом, который запутывал классификацию, поскольку не существовало ответа, как исключительные музыкальные и числовые способности могут сочетаться с полным отсутствием самых простых навыков, по сути, с глубокой инвалидностью. Выражаясь языком XIX века, как человек мог быть одновременно и «гением», и «идиотом»? Савантизм бросал вызов общепринятым представлениям о том, как проявляется талант и личность, и одновременно разрушал представления о том, кого можно отнести к «идиотам». В той системе понимания интеллекта савант был в лучшем случае исключением, а в худшем — чем-то чудовищным.
Историк Патрик Макдонах отмечает, что «идиотизм» был крайне неоднозначным медицинским термином, который, тем не менее, был широко распространен. Вероятно, все дело в том, что термин выполнял важную социально-символическую функцию. Так проще было провести черту, благодаря которой люди могли определить себя как рациональных и умных, подкрепляя свои претензии на уважение и социальный авторитет. При этом люди, подобные 11-летнему мальчику, который был очарован числами, но, тем не менее, считался «идиотом» (выражаясь медицинским языком того времени), создавали противоречие, которое продолжает иметь последствия и сегодня.
Термин «идиот-савант» был введен в 1860-х годах французским врачом и реформатором образования Эдуардом Сегеном (1812–1880). Исследуя состояние образования так называемых «слабоумных детей» в Соединенных Штатах (где он получил гражданство), Сеген выделил особый тип детей, которые преуспевали в одном навыке, несмотря на значительные умственные нарушения. По мнению Сегена, явление было характерно для элитного класса, где люди отличались чрезмерным стремлением к роскоши и отсутствием полезного вклада в жизнь общества. Для Сегена, идиот-савант, «человек, ненормально развитый в одном направлении, но идиот во всех остальных отношениях» был физическим воплощением этой бесполезности.
Он писал: «Почти исключительно из богатого класса, как мы видим, происходят музыкальные, математические, архитектурные и другие разновидности идиотов-савантов. Бесполезное проявление одной способности, сопровождающееся ужасной общей беспомощностью».
В то время, когда средний класс боролся со страхом социального упадка, уничижительные высказывания Сегена выходили за рамки медицинских наблюдений и отражали критику аристократии, которую считали изнеженной, слабой и ипохондричной. Такой подход к савантизму лишь усиливал классовые стереотипы: даже ярко проявленные способности назывались бесполезными.
Не все разделяли позицию Сегена. Многие врачи, такие как Джон Лэнгдон Даун в Англии, утверждали, что случаи «идиотов-савантов» можно найти среди всех слоев общества. Также они настаивали, что исключительный талант таких людей можно и нужно использовать, чтобы они вносили вклад в общество. Один из савантов, находившихся под опекой Лэнгдона Дауна, был Джеймс Генри Пуллен. Он прибыл в лечебницу Эрлсвуд в Суррее в 1850 году в возрасте 15 лет. Не получивший образования и практически глухой, мальчик обладал очень ограниченным словарным запасом: то немногое, что Пуллен мог писать или говорить, было передано ему семьей. Тем не менее он проявлял энтузиазм к рисованию и резьбе: мальчик выстругивал корабли из маленьких кусков дерева с юных лет и без какой-либо подготовки в плотницком деле, и, прибыв в Эрлсвуд, стал работать в плотницкой мастерской. Он быстро стал опытным плотником. Пуллен делал мебель для приюта, хотя его истинное удовольствие было в создании масштабных моделей настоящих и воображаемых кораблей. Опекун Пуллена в приюте писал: «Пуллен мог строить изысканные модели кораблей по чертежам и вырезать с большим мастерством, при этом не понимая предложения. Ему приходилось разбирать их на части». Карьера Пуллена в Эрлсвуде длилась 66 лет. За это время его корабли завоевали множество наград и международное признание, в том числе награду Эдуарда, принца Уэльского, который прислал ему слоновьи бивни в знак поощрения к дальнейшему развитию искусства.
Лэнгдон Даун считал, что, развивая навыки, такие люди, как Пуллен, могут стать самостоятельными и полезными для общества. Благодаря таким убеждениям стало возможным образование для людей с ограниченными интеллектуальными возможностями в XIX веке. Как и многие другие ярлыки, используемые для патологизации поведения, термин «идиот-савант» сыграл решающую роль в дебатах о правах и обязанностях в тот период. В то время была сильна вера в меритократический порядок общества как в инструмент легитимации социальных различий, а также их морализации посредством призыва к благотворительности. Случай Пуллена показал, что индивидуальный талант, общественное признание и помощь могут совершенно изменить траекторию жизни таких людей.
Примечательна история молодой талантливой женщины, чье имя не сохранилось. Она постоянно проживала в знаменитой психиатрической больнице Сальпетриер в Париже, родилась слепой и страдала как физическими, так и умственными отклонениями. Но ее музыкальная память и голос были радостью как для нее самой, так и для тех, кто находился рядом. Она пела в хоре приюта и дирижировала голосами других участников. Сотрудники больницы хвалили ее милые манеры и веселый нрав, что соответствовало ценностям того времени: не следует хвастаться тем, что дано тебе от рождения, а принимать это с достоинством и использовать на общее благо. Ее талант был настолько известен, что композиторы Жан-Антуан-Жюст Жеральди, Ференц Лист и Джакомо Мейербер высоко ценили ее способности и навещали лично. Как отмечал директор приюта, такой талант гарантировал бы ей высокий социальный статус, если бы не тот факт, что она сильно зависела от других в плане заботы о себе.
Во второй половине XIX века одной из центральных тем для дискуссий в гуманитарных науках стала природа гениальности. В то время была популярной теория вырождения, перешедшая из естественной истории в эволюционную. Согласно теории, цивилизация приходит в упадок из-за наследования нежелательных характеристик. Гениальность стала считаться двусмысленным качеством: она могла либо быть признаком прогресса, либо способствовать дальнейшему упадку общества. Понимание того, что такое гениальность и как она возникла, стало насущной проблемой, имеющей социальные последствия. Возникает ли гениальность спонтанно или является результатом упорных усилий человека? Можно ли создать гениальность или культивировать ее для общего блага? Более мрачный аспект изучения заключался в том, что гениальность исторически ассоциировалась с безумием. Возникал другой вопрос: является ли гениальность патологией? Действительно ли люди с выдающимися способностями безумны? И как быть с людьми, что способствовали прогрессу общества, которых часто называли гениями?
Три выдающихся автора изучали каждый из этих вопросов: итальянский криминолог Чезаре Ломброзо, британский евгеник Фрэнсис Гальтон и британский сексолог Хэвлок Эллис. Используя статистический анализ, Гальтон утверждал, что гениальность — это наследственное качество, возникающее независимо от образования. Именно по этой причине в семье ученых рождаются новые ученые: гениальность передается по наследству. Его понимание гениальности, основанное на теории наследственности, имело важные последствия для теории евгеники, которая утвердилась в начале XX века среди мыслителей, убежденных в том, что лучшее общество (или «расу») людей можно построить, поощряя размножение людей, обладающих исключительными качествами, полезными для остального общества.
Чезаре Ломброзо стал печально известен работами по криминальной антропологии и созданием преступных «типов», основанных исключительно на физических признаках. Он утверждал, что гений — это патологическое состояние, сходное с безумием. Для Ломброзо гений был подобен жемчужине: результат болезненного изменения, создавшего нечто прекрасное. Но тот факт, что его можно было обнаружить среди преступников, подтверждал его болезненную природу. Хэвлок Эллис, не уходя в крайности социальных слоев, предполагал, что гений — это наследственная черта, связанная с идиотией (в отличие от безумия), при которой одна способность чрезмерно развита в ущерб остальным функциям разума и тела. В качестве примера он приводил чрезмерную неуклюжесть, которую порой демонстрируют гении. Ключ к пониманию истинной природы таланта, утверждал Эллис, заключался в образе «идиота-саванта», а не безумца, тем самым гениальность помещалась на одну шкалу с глубокой умственной отсталостью.
Тем временем врачи спорили о том, передается ли талант по наследству от савантов. Некоторые приводили примеры нескольких членов семьи, демонстрирующих одни и те же способности, в том числе случай мужчины, постоянно проживавшего в Сальпетриере, который, никогда не играя на музыкальном инструменте, взял в руки барабан и начал играть с большим талантом. При дальнейшем рассмотрении выяснилось, что все остальные мужчины в его семье были искусными барабанщиками: тот факт, что его отец, дед и брат были барабанщиками, доказывал, по-видимому, врожденный талант пациента. Другие врачи возражали, что появление этой способности было случайным, даже причудливым. Опираясь на парадокс пациента, они подтверждали патологический характер его способностей, одновременно подчеркивая их исключительность.
Изучение гениальности было связано с проблемой раннего развития. В течение XIX и XX веков, по мере появления исследований в области детского развития, тест IQ, определявший интеллект в количественном выражении, стал более распространенным инструментом для оценки способностей детей. Ученые стали выделять два различных «типа» возраста: хронологический и умственный. Первый относился к любому человеку с физическими изменениями и ростом в естественном процессе времени. В то же время умственный возраст указывал на различные навыки и поведение, которые большинством людей достигались в один и тот же момент времени, отражая разные стадии умственного развития. Правильное развитие требовало соответствия между возрастами, и любое отклонение от нормы считалось патологией. Преждевременное развитие и идиотия считались двумя сторонами одной медали: несоответствием между естественным и умственным возрастом человека.
Типичным примером преждевременного развития считался феномен вундеркинда. Записи об одаренных детях относятся к XVIII веку, включая Моцарта и Кристиана Генриха Хайнекена, также известного как «юный ученый из Любека», который уже в год свободно говорил по-немецки, а в два и три года читал различные библейские каноны. Однако, как показала Андреа Граус, лишь в середине XIX века образ вундеркинда стал широко распространенным культурным явлением. В связи с появлением индустрии развлечений и развитием психологии, эти дети стали объектом научного и общественного интереса. Родители и дельцы быстро осознали экономическую выгоду, которую можно получить. Стали организовываться гастроли вундеркиндов по стране и за рубежом. Зрелищная культура привлекала массы людей, желающих увидеть «чудеса» природы. Выступления таких детей, как итальянский «гениальный счетовод» Вито Манджамеле (1827–1897), испанский пианист Пепито Арриола (1895–1954) или шахматист Самуэль Решевский (1911–1992) привлекали огромные толпы и становились объектами научного изучения. Психологи пытались понять, как такой талант мог проявиться в столь юном возрасте. (Их ответ? У них была феноменальная память, а не какие-либо творческие способности.) Вундеркинд воплощал в себе противоречивые образы гениальности, с одной стороны, и недоразвитости, с другой: тот же контраст, что и в образе савантов, которые часто казались детьми из-за бытовой беспомощности.
Эти противоречивые представления соединились в одном из самых известных примеров савантизма XIX века: пианисте и композиторе Томасе «Слепом Томе» Уиггинсе. Его случай действительно уникален. Томас был темнокожим, рожден в рабстве и имел как физические, так и умственные отклонения. К пяти годам он продемонстрировал исключительный талант к игре на фортепиано и сочинению музыки, а в восемь начал сольную карьеру. Рабовладелец (а позже и управляющий) возил Уиггинса по всей стране, а в брошюрах, рекламирующих его талант, утверждалось, что он обладает исключительно природными качествами: «сырье», которое можно «извлечь» для развлечения публики, одновременно завораживающее и гротескное зрелище (аналогия с «извлечением» здесь неслучайна: историк Линдсей Райт отмечает, что слава Уиггинса пришлась на пик Золотой лихорадки в Калифорнии).
Специалисты, изучившие Уиггинса сомневаются в уникальности его гения. Хотя в шоу подчеркивались его импровизационные навыки и способность копировать мелодии с юных лет, историки отмечают, что Уиггинс брал уроки игры на фортепиано и работал с преподавателем, с которым он разучивал свои и чужие композиции. Близкие к Уиггинсу люди также отмечали, что он не был умственно отсталым, а просто «неистово восхищался или, если угодно, был заворожен музыкой, которую он исполнял или слышал».
Уиггинс достиг статуса знаменитости, доступного лишь немногим в то время. Людей завораживало его мастерство. В 1912 году журналист газеты «The Seattle Star» писал: «Уиггинс прокладывал путь сквозь лабиринты сложнейшей музыки». Он сравнивал его со сверхчеловеком, которого коснулась рука Божья. Другие же называли его чудовищем. Американский писатель Марк Твен сравнивал талант Уиггинса с демонической одержимостью. В письме в газету «The Daily Alta California» в 1869 году он писал: «Вся школа жизни, полагаю, не смогла бы научить человека этому чудесному делу, но этот слепой, необразованный девятнадцатилетний идиот справляется без малейшего труда. Какой-то архангел, низвергнутый с небес, словно сатана, обитает в этом грубом вместилище… Не Слепой Том творит чудеса и играет чудесную музыку, а кто-то другой».
Так или иначе, было какое-то напряжение вокруг фигуры невероятно талантливого слепого темнокожего человека, который говорил о себе в третьем лице и эксцентрично хлопал в ладоши во время выступлений. В обществе, где социальный статус определялся рождением человека, попытки Твена приписать талант Уиггинса чему-то другому, были призваны объяснить явление, не укладывающееся в сложившуюся картину мира.
Интересно, что одно из объяснений мастерства Уиггинса напрямую касалось цвета его кожи. В середине XIX века ритм считался чем-то физическим, а не интеллектуальным, связанным скорее с импульсом и чувственностью, чем с разумом, в основном на основании убеждения, что дети, идиоты и темнокожие легко воспринимают музыку, несмотря на якобы дикую, нецивилизованную натуру. В подчеркнуто расистских тонах утверждалось, что люди с темной кожей обладают «врожденной музыкальностью». Эта отсылка на музыкальные способности была способом увековечить представления о расовых различиях. Аналогичным образом, Сеген пропагандировал использование музыки как педагогического инструмента, способного стимулировать чувства и развивать концентрацию внимания у людей с умственной отсталостью, отмечая при этом, что «их вкусы — популярные или цветные». Уиггинс, темнокожий человек с инвалидностью, использовался как подтверждение искаженных представлений сразу по двум пунктам.
Со времен Просвещения интеллектуальный порядок понимался как отражение общественного порядка. Талантливые люди с ограниченными интеллектуальными возможностями представляли собой проблему не только для понимания человеческого разума, но и для идеи о «естественном» происхождении социального неравенства. Это особенно очевидно в случае с арифметическими способностями. Ранее, за пределами университетов они считались узкоспециализированным навыком, не имевшим интеллектуального престижа и ограничивавшимся, в основном, коммерческим сектором. С распространением коммерции арифметика приобрела большую значимость и стала общепринятым показателем силы разума. Такие выдающиеся математики, как Карл Фридрих Гаусс в Европе и Натаниэль Боудич в США, известные своими выдающимися способностями, стали символами гения Просвещения.
Но были и другие примеры XVIII века, такие как Джедедайя Бакстон в Англии и Томас Фуллер, раб из Африки в Вирджинии, которые не умели ни читать, ни писать, но демонстрировали исключительные способности к вычислению. Для ученых эпохи Просвещения такие люди были загадкой разума и угрозой общественному порядку. Как могли такие люди быть образцами разума, если они не могли поддерживать беседу? Это объяснялось тем, что навыки, присущие савантам, означали исключительно развитую способность памяти и не были реальным показателем интеллекта. В теории развития того времени память была одной из первых (и, следовательно, менее сложных) развивавшихся способностей. В результате ученые использовали когнитивные различия как способ подтвердить «законность» и естественное положение социальной иерархии.
По мере того как в XIX веке медицинская наука переходила к анатомо-клинической модели, психические феномены стали объяснять строением тела, в частности, мозга и нервной системы. Идиотизм стал рассматриваться как результат поражений или деформации мозга. Что касается савантов, врачи предполагали, что их талант обусловлен деформациями мозга и неравномерным ростом, в соответствии с френологическими теориями, утверждавшими, что мозг разделен на отделы, каждый из которых представляет собой отдельное качество или способность, которые можно измерить, изучая череп. При любой возможности проводились вскрытия мозга савантов, чтобы выяснить, как связана мозговая ткань и неожиданный талант. Некоторые врачи предполагали, что такой человек потеряет особые способности, если развить остальные функции мозга для восстановления более сбалансированного состояния ума, поскольку талант обусловлен неравномерным развитием.
Этот подход опять же подразумевал, что у людей с задержкой интеллектуального развития не может быть творческих способностей. Их талант приписывался патологии мозга или превосходным навыкам имитации, не более. «Спонтанного изобретения не существует, — утверждал американский невролог Фредерик Петерсон в 1896 году. — Идиоты-саванты всего лишь копируют в музыке, моделировании, изобретении или живописи». Конечно, имитация и повторение играют ключевую роль в развитии любого навыка, но Петерсон использовал этот аргумент как способ отказать савантам в самой возможности творить. Поскольку творчество рассматривалась как тесно связанное с душой, Петерсон и ему подобные укрепили идею о том, что идиоты-саванты не могут считаться людьми.
В новаторской работе 1943 года австрийско-американский психолог Лео Каннер описал аутизм. Его характеристиками были желание быть в одиночестве, фиксация на объектах и повторение действий (например, написание одного и того же слова снова и снова или покачивание головой из стороны в сторону), а также предпочтение рутины и того, чтобы их окружение оставалось неизменным. Атипичные случаи, которые упомянул Каннер, включали детей, которые могли узнавать композиторов и наслаждаться их музыкой к полутора годам, считать до 100 к двум годам, петь значительный репертуар до трех лет. Некоторые обладали замечательными способностями к правописанию и выполнению сложнейших арифметических действий в уме к восьми годам. Каннер утверждал, что такие дети рождаются с врожденным талантом и уникальным взглядом на мир. В то время, когда идеи об интеллектуальной отсталости стали по-новому интерпретироваться в психоаналитике и социуме, описание Каннером детей с аутизмом давало простор для воображения. В то же время это подтверждало идею о том, что мозг таких детей устроен по-другому, как на генетическом, так и на неврологическом уровне.
Савантизм завораживает нас и по сей день. Даже сейчас, когда мы используем более широкую категорию нейроотличий, а не ярлыки патологий, редкость и особые таланты савантизма вызывают интерес. Мы восхищаемся способностью Стивена Уилтшира рисовать по памяти городские пейзажи или способностью Лесли Лемке играть сложное музыкальное произведение, прослушав его всего один раз. Но даже восхищение становится формой отчуждения. Исключительная память Кима Пика послужила вдохновением к созданию известного фильма 1988 года «Человека дождя». Но образ героя Рэймонда Бэббита в фильме как инфантильного неполноценного человека вызвал резкую критику со стороны нейроотличного сообщества.
Сообщество людей с инвалидностью, со своей стороны, выразило разочарование в связи с тем, что в массовой культуре показывают исключительно талантливых аутистов. Это создает пагубные стереотипы, которые делают невидимками тех людей с инвалидностью, которые не обладают исключительными способностями. История изучения савантизма интересна тем, что показывает, как именно в разные эпохи мы воспринимаем и объясняем то, кто может обладать творческими способностями в разных сферах. Оглядываясь назад, становится очевидным, что медицинский дискурс вокруг савантизма был в первую очередь связан не со здоровьем или даже наукой о разуме. Это был вопрос политики и власти (или ее несостоятельности).
Хотя сейчас мы не называем людей с савантизмом чудовищами, вопрос о том, насколько далеко мы продвинулись на самом деле, остается спорным. Мы все равно цепляемся за идею исключительного, неожиданного таланта, который делает савантов необъяснимыми и интригующими. Савант по-прежнему остается редкой диковинкой, даже несмотря на то, что неврологические знания изменились. Исследователи Джозеф Н. Штраус и Марион Квиричи отмечают, что, просто задаваясь вопросом, как исключительный талант может сочетаться с инвалидностью, мы воспроизводим социальные взгляды, которые представляют людей с инвалидностью как «других».
Однако есть и другая сторона медали. Исследования в области психологии, рассматривающие талант как неотъемлемое свойство нейроотличных состояний, таких как расстройство аутистического спектра, породили популярный стереотип о том, что гениальность — это врожденное. В результате люди говорят о савантах с таким благоговением и восхищением, что даже называют «суперинвалидами»: людьми, преодолевающими инвалидность благодаря таинственному врожденному таланту. Но этот якобы позитивный подход по-прежнему считает людей с инвалидностью «не такими, как мы».
Иными словами, проблема «другого» остается, и по-прежнему нужно проявлять сверхспособности, чтобы просто быть принятым. Многие правозащитники инвалидов считают, что такие представления о преодолении недуга усугубляют стереотип о том, что инвалидность — это нечто негативное. У людей с инвалидностью словно отрезается возможность проживать свое состояние как-то иначе. В конечном счете, мы все еще с трудом постигаем сложность неврологического разнообразия. Образ «идиота-саванта» в культуре служит напоминанием о том, что нам нужно лучше распознавать, осмысливать и принимать различия между людьми.
Сообщение Талант или безумие: как общество училось принимать гениальность появились сначала на Идеономика – Умные о главном.