Я преподаю мемуаристику довольно давно и внимательно слежу за тенденциями в этом жанре. Недавно мне вспомнилась история одной студентки в конце 2010-х. Назовем ее «Ф». Она училась у меня несколько лет. В какой-то момент Ф. взяла перерыв от занятий, поведав мне, что раскопала какую-то детскую травму и ей нужно время, чтобы разобраться. В конце концов, она прислала мне эссе. Ф. описывала себя как ребенка, находящегося на попечении равнодушных взрослых, который систематически подвергался насилию. Там были тревожные подробности, резкие диалоги и тщательно проработанные сцены. В целом, это было захватывающе и ужасно — хорошая история, если говорить с точки зрения повествования.
Но я совершенно в нее не поверила. Я бы дала лишь 2% на то, что это правда.
В чем причина? Я уже читала это раньше. За пару лет до этого ученица на семинаре, в том же классе, где училась и Ф., написала почти идентичный рассказ о собственном детстве. Та история глубоко потрясла меня, невозможно было просто так выкинуть ее из головы. Я не удивилась, что она так же повлияла и на Ф. Но вот что странно: Ф. взяла историю однокурсницы, которую, как она знала, я читала, и выдала за свою.
Почему студентка решилась на столь явный подлог? Она должна была понимать, что я все замечу. Возможно ли, что Ф. искренне верила в эту версию событий в своей жизни?
История Ф. всплыла в памяти, когда я узнала о скандале вокруг книги Эми Гриффин «The Tell». Это мемуары о насилии, которому автор якобы подверглась со стороны учителя средней школы. Книга была опубликована в марте 2025 года, а в сентябре появилось разоблачение, по-видимому, ложно описанных событий. Гриффин узнала о пережитом насилии, восстановив воспоминания во время терапии с использованием запрещенного галлюциногена. Этот захватывающая, написанная от первого лица история стала первой книгой, которую одновременно отметили известные книжные клубы Опры, Риз Уизерспун и Дженны Буш. При этом обвиненный ею человек (учитель из средней школы в Амарилло, штат Техас) вполне узнаваем для многих. Неизвестно, что пережил этот человек, восторжествует ли правосудие и каким образом.
За 25 лет работы в мемуаристике я прочитала и проанализировала отрезвляющее количество автобиографических рассказов о насилии. Это плата за доступ в мир мемуаров, жанра, где читатели становятся свидетелями внутренней жизни других людей. И я считаю исповедальные мемуары особым искусством, занимающим почти священную сферу личной откровенности и уязвимости. Однако громкие издательские катастрофы свидетельствуют о том, что рынок искажает жанр, посвященный личным драматическим событиям, лишает мемуаров изначальных достоинств. Этот жанр раскрывается одновременно и в подлинном личном рассказе, и во вдохновляющем руководстве, но из-за популярного шаблона он не становится ни тем, ни другим.
Сначала, в сентябре, вышел роман «All The Way to the River», о личной трагедии Элизабет Гилберт, той самой, чья книга «Ешь, молись, люби» перевернула жанр самопознания. В последней книге Гилберт описывает отношения с подругой Райей. Узнав о неизлечимом онкологическом заболевании подруги, Гилберт помогает Райе бороться с тяжелой формой наркозависимости, оплачивает кокаин и даже вводит подруге его в шею (чтобы помочь!). В кульминационный момент она замышляет буквальное убийство подруги, и все это описано довольно скудно и нелогично.
Затем последовало разоблачение книги «The Tell». Поначалу я предполагала, что Эми Гриффин окажется очередной мошенницей, пополнив ряды таких авторов-мистификаторов, как Джеймс Фрей, Дж. Т. Лерой и Сомали Мам. Но потом я прочитала книгу и заподозрила, что, как и моя студентка Ф., Гриффин считала свою историю правдивой. Она очень хотела, чтобы это было правдой. И многим другим, от редакторской команды Гриффин до нанятого ею «литературного раба» и знаменитостей, рекламирующих книгу, включая Опру Уинфри, Гвинет Пэлтроу и Риз Уизерспун, было необходимо — или, по крайней мере, очень хотелось — чтобы она была правдой. Это и побуждало их игнорировать вопиющие тревожные сигналы.
Настоящий скандал этой истории заключался в том, что никто не помог Гриффин докопаться до сути, прежде чем она опубликовала мемуары, которые неминуемо разоблачат. Что значит докопаться до сути?
У меня когда-то была студентка, которая написала ужасно грустное эссе о том, какой плохой дочерью она была. Она постоянно подводила мать, употребляла алкоголь и запрещенные вещества с коллегами, возвращалась домой разбитой, огрызалась матери, когда та переживала за нее, и ненавидела себя, когда мать отступала. Почему она была такой плохой дочерью, такой подлой и бессердечной по отношению к матери, которая ее любила?
Был соблазн представить это эссе как простое повествование о распространенных противоречиях между матерью и дочерью, но что-то было не так. Свидетельства того, что автор была «плохой дочерью», причинившей своей матери столько боли, не оправдывали столь сильную ненависть к себе. И почему она каждый вечер пила до четырех утра, так стремясь к саморазрушению? Она ответила, что не знает.
Я спросила, где был отец в это время: он ненадолго появился в рассказе, а потом исчез. «О, он нас как бы бросил, — небрежно ответила она. — То есть, он был наркоманом, так что это не его вина, но он какое-то время просидел в тюрьме и, по сути, исчез».
Это, как мы говорим на обучении, была «ниточка, за которую можно было потянуть». Дальнейшее обсуждение показало, что, пока зависимость отца разрушала семью, мать бездействовала. Она делала вид, что ничего не происходит. Примерно так же она вела себя сейчас с дочерью, несмотря на нарастающее саморазрушение и явные крики о помощи.
В конце концов, мы добрались до сути, той части, которую писательница не хотела знать. Она не была ужасной дочерью, которая подвела свою мать. Это она была той, кого подвели родители, и сделали это самым жестоким образом. Теперь писательнице пришлось разобраться со всей сложностью любви к родителям, одновременно признавая, насколько глубоко было их предательство. Это была суть истории. Но столкновение с реальностью — это тяжелая и неприятная работа. Недаром мы избегаем ее, выстраивая вокруг повествовательные пути, истории, с которыми легче жить.
К сожалению, иногда истории, с которыми легче жить, продаются лучше. За годы работы мемуаристом и преподавателем я много размышляла о том, насколько на жанр документальной прозы влияет личность автора, насколько он нравится. Я наблюдала, как тема жертвы становится доминирующей в этом жанре как надежный и, следовательно, привлекательный путь к тому, чтобы вы понравились.
Героиня мемуаров, которая также является рассказчиком, должна вызывать сочувствие или быть достаточно убедительной, чтобы провести с ней много часов, а читатель также должен сопереживать ей. По необходимости мемуарист формирует свою личность, чтобы угодить читателю. Это требует компромисса. К эксцентричной писательнице Шерил Стрэйд постоянно приставали мужчины во время ее одиночного похода по Тихоокеанской тропе. Редакторы велели ей вырезать это из истории, а она не хотела рисковать и выглядеть самодовольной. Книга Кэтрин Харрисон 1997 года «Поцелуй» положила начало помешательству на мемуарах, предупредив начинающих мемуаристов: да, публика умирает от желания прочитать историю ваших любовных отношений с отцом, но будьте готовы к обвинениям в соучастии.
Рынок отреагировал на спрос тем, что я бы назвала простыми мемуарами искупления: книгами, в которых с автором произошло нечто настолько трагичное, что это исключает ответственность за любые отчаянные поступки, которые она могла бы совершить позже. Ей сочувствуешь, вне зависимости от того, что она делает, и это позволяет читателю наслаждаться драматичными историями отчаянных поступков, помещенными в четкие моральные рамки.
Существует огромный стимул писать такие книги. Когда мемуары попадают в струю, автор получает возможность получить редкое сочетание социального капитала: безусловное сочувствие благодаря пережитому, а также профессиональное признание и восхищение успехом. Именно на это рассчитывала Элизабет Гилберт в книге «All The Way to the River», которую она определяет как мемуары жертвы: признание в эмоциональной зависимости. С литературной точки зрения, книга — это полный провал жанра мемуаров, лишенный ответственности, самоанализа и интереса к ремеслу.
Однако для некоторых читателей это все не существенно. Искушенные читатели, друзья, которых я уважаю, в том числе и те, кто пишет документальную прозу, говорят, что им нравится «All The Way to the River», потому что они верят, что она поможет многим людям, борющимся с эмоциональной и любовной зависимостью. Хотя это важно как для писателей, так и для читателей, и я рада за тех, кого книга Гилберт может действительно утешить, я не испытываю особого оптимизма по поводу искусства мемуаров, когда мы превозносим такие книги.
Незамысловатая история о жертве — это та форма, которую Эми Гриффин выбирает для книги «The Tell», и она показалась ей идеальной. Восстановившиеся воспоминания объясняли все, что было не так в ее жизни.
На первый взгляд, у Гриффин, казалось, было все: любящие родители, разделявшие семейные ценности американского Юга, уважение в обществе, успехи в учебе и спорте, счастье в браке и дети. Она достигла среднего возраста, обладая всеми показателями успеха, в том числе и самого высокого уровня: она вышла замуж не просто за хорошего человека, а за миллиардера, ее соцсети заполнены фотографиями знаменитостей и красными дорожками. Однако книга также раскрывает женщину, полную бездонной тоски.
В таком положении человек начинает задаваться вопросами, например: «Кто я вообще такой?» и «Какова моя истинная ценность?» Гриффин слегка затрагивает эти сомнения в книге. Однако эти вопросы, если их по-настоящему задать, могут грозить полной катастрофой идентичности и, в случае Гриффин, вероятно, потребовали бы полного отказа от правил, на которых она воспитывалась. Ее разум не был готов к такому. Любой опытный преподаватель мемуаров не раз наблюдал психологические приемы самозащиты, используемые для обхода подобных проблем.
Борясь с когнитивным диссонансом, Гриффин решила попробовать терапию МДМА, которая, как известно, не связана с доступом к подавленным воспоминаниям или событиям прошлой жизни. Однако еще до того, как препарат подействовал, ей явилось видение: ужасное нападение со стороны человека, которому она доверяла. Это привело к появлению новых видений, демонстрирующих крайнее насилие этого человека по отношению к ней.
Она восприняла это буквально. Она нашла одну конкретную цепочку событий, которая взяла на себя всю тяжесть ее психологического состояния. Да и разве не облегчение, найти то единственное, что объясняет все, что с тобой не так? Но мне показалось вероятным, что эти видения насилия были не буквальными воспоминаниями, а символическими представлениями о двойной хватке, с которой сталкиваются женщины, решившие «выиграть» в патриархальной игре, которая оказывается нечестной. Если бы Гриффин потянула за эту нить, она, возможно, нашла бы более сложное объяснение своего несчастья. Но такая история вряд ли была бы воспринята с таким же энтузиазмом, как чистые мемуары жертвы. Подобные расследования также, вероятно, заставили бы пересмотреть ее привычные отношения, вызвали бы замешательство в том, как жить без системы, в которой она жила всю жизнь. Есть причины, по которым наша психология защищает нас от такого осознания.
Но лучшие мемуары — это попытки докопаться до сути. Романист Джеймс Болдуин в интервью сказал: «Весь смысл написания документальной прозы для меня — узнать то, чего я знать не хочу». Эми Гриффин, нанявшая литературного чернорабочего для написания истории воспоминаний о насилии, не разделяла этой цели. Она отказалась от тягот писательства, от дискомфорта честной обратной связи, от мучений, связанных с возвращением к истокам, и отвернулась от глубинного источника своей боли. Возвращаясь к сюжету «от дна к искуплению», доминировавшему в период засилья исповедальных мемуаров конца девяностых, Элизабет Гилберт также избегает тяжкого самоанализа и кропотливого писательского труда, которые могли бы дать ей глубокие осознания.
Когда мемуары написаны верно, то это своего рода раскопки, сборка по кусочкам всего того, что вам не хочется знать. Вряд ли они будут следовать цепляющему сюжету. Нет гарантии, что книга, как и вы, понравится читателям. И она не обязательно впишется в шаблон бестселлера. В некоторых онлайн-сообществах авторы историй о насилии или наркозависимости сетуют, что книги, подобные работам Гилберт и Гриффин, публикуются, в то время как их собственные, более правдивые истории считаются недостойными публикации.
Несмотря на эмоциональные риски, хорошие мемуары могут изменить вашу жизнь. Я не стала вступать в конфронтацию с Ф., когда она поведала мне жуткий рассказ о пережитом в детстве насилии. В условиях обучения, грань между писательством, искусством и целью понять что-то в жизни особенно размыта. Ф. не пыталась опубликовать историю; она явно пыталась справиться с какой-то серьезной травмой. Я не хотела усложнять ей задачу. Возможно, в психологическом плане написание этой истории помогло ей, даже если нельзя было называть это «документальной прозой». Теперь я думаю, стоило ли мне приложить больше усилий, чтобы немного подтолкнуть Ф. к сути истории, которую она мне представила. Ведь то, что она не дошла до сути, было предательством по отношению к читателям. Жанру мемуаров стоит скорее оправиться от этого недуга.
Сообщение Они не добираются до сути: главная ошибка неудачных мемуаров появились сначала на Идеономика – Умные о главном.