В начале 1990-х годов Япония вступила в «потерянное десятилетие», длительный период экономической стагнации, разочарования и социального распада. Тогда появились первые сообщения о людях, которые изолировались в своих домах, прекратив всякое участие в работе, образовании и общественной жизни. Эти затворники стали известны под неологизмом «хикикомори», образованным от японских глаголов hiku (тянуть) и komoru (уединяться), что буквально можно перевести как «ушедшие внутрь». Изначально считалось, что аномалия в основном затрагивает молодых мужчин, которых тихо поддерживают родители, как правило, матери. Но постепенно феномен хикикомори стал гораздо более распространенным, затрагивающим мужчин и женщин практически всех возрастных групп.
Сегодня, по оценкам, около 1,5 миллиона японцев, что составляет чуть более 1% населения, можно считать хикикомори. Это явление не ограничивается Японией: аналогичные случаи есть в Южной Корее, Италии, Испании, Китае, Франции, Аргентине и США. Однако, несмотря на растущую распространенность явления, единого мнения о том, что же такое хикикомори на самом деле и каковы его причины, по-прежнему нет. Эта неясность делает перспективу излечения недуга весьма туманной.
Некоторые рассматривают это как состояние, а не как синдром. Другие связывают явление с фоновыми или недиагностированными психиатрическими заболеваниями, такими как тревожность, шизофрения, депрессия или социофобия. Некоторые медицинские работники даже пытались включить «хикикомори» в психиатрическую систему, выступая за внесение этого понятия в качестве нового диагноза в Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам. В популярных средствах массовой информации хикикомори часто изображаются как инфантильные и некомпетентные, их замкнутость объясняют ленью, плохими навыками совладания с трудностями или неспособностью усвоить социальные нормы. Например, в японской манге и аниме NHK ni Yōkoso! («Добро пожаловать в NHK!») рассказывается о затворнике, одержимо погруженном в аниме и игры, который избегает взрослых обязанностей и начинает меняться только после того, как родители прекращают финансовую поддержку. В конце 1990-х годов социолог Ямада Масахиро ввел термин «parasaito shinguru», «паразит-одиночка», для описания явно эгоистичных и незрелых взрослых людей, все еще живущих с родителями.
Хотя акценты различаются, большинство толкований сходятся на одной идее: хикикомори — это, по сути, личная проблема, возникающая из-за психологических или даже моральных изъянов. Хотя акценты различаются, большинство объяснений имеют общую черту: они рассматривают хикикомори как психологическое или моральное отклонение, помещая проблему непосредственно в личность. Тем самым они считают изоляцию внутренней проблемой человека. Но насколько оправдано это объяснение в «эпоху одиночества», как некоторые называют наше время?
В поисках ответов я отправился в Японию, где посетил одно из сотен учреждений реабилитации хикикомори, появившихся по всей стране за последние десятилетия. Здесь предлагают информационную поддержку и психологическую помощь. Как исследователь, я приехал с ясной целью: узнать больше о феномене хикикомори и его лечении. Что же на самом деле означает «быть реабилитированным»? И как вылечить то, у чего нет даже официального диагноза?
Холодным зимним утром 2024 года я прибыл на железнодорожную станцию в центральной Японии, где меня встретила женщина чуть за тридцать по имени Фумико. Она уже несколько лет работает в одном из японских реабилитационных центров для хикикомори. За несколько месяцев до этого директор центра разрешил мне наблюдать и изучать их реабилитационную программу, которую они называют «школой», в рамках исследования.
Сам реабилитационный центр представляет собой здание на окраине города, по соседству с пригородными домами, рекой, неприметными сельскохозяйственными угодьями и небольшой фабрикой с выцветшим фасадом.
Внутри я встретил семерых сотрудников. Затем Фумико повела меня наверх, в «класс». Когда она медленно открыла дверь, я увидел молодого человека, частично скрытого маской и объемной лыжной курткой, стоящего перед доской. Перед ним за небольшими столами, примерно в метре друг от друга, спиной к нам, сидели несколько человек.
Когда молодой человек резко вздохнул, остальные обернулись и посмотрели на нас. Меня встретили так называемые хикикомори, приехавшие сюда на лечение: от подростков до тех, кому чуть за тридцать. Кратко представившись, я сел сзади.
За 10 дней я влился в жизнь центра. Распорядок дня здесь расписан почти с монастырской точностью. Нас будили в 7:30 утра, через час был завтрак, а в 9:30 — занятия, на которые приглашал школьный звонок. Звонок также возвещал начало и конец обеда, а в 16:00 звонил еще раз, в конце учебного дня. Приготовление пищи и уборку выполняют сами жильцы. Единственными отклонениями от ритма становятся еженедельные занятия физкультурой по средам и редкие вылазки, например, рабочие поездки на соседнюю ферму.
Общежитие состоит из небольшой гостиной с телевизором, прилегающей кухни и коридора, ведущего в женскую комнату в задней части. На втором этаже располагаются крошечные мужские комнаты без окон. Отопления нет, и зимой температура может опускаться ниже нуля.
Во время пребывания в центре я расспрашивал его обитателей о жизни. Их рассказы сильно различались, но прослеживалась общая нить: после периода страха, травмы или стресса изоляция помогала восстановить душевное равновесие. Это было способом вновь обрести чувство безопасности. Хотя первоначальный момент отчуждения часто помнился отчетливо, объяснить, почему он продолжался так долго, было гораздо сложнее. Мои собеседники замолкали, их лица становились отсутствующими, взгляды устремлялись вдаль. Казалось, ответ ускользал от них. Словно какие-то странные силы незаметно направляли их жизни в этом направлении.
Вопреки распространенному стереотипу о хикикомори как о людях, предпочитающих комфорт ответственности, большинство из тех, с кем я общался, выражали искреннее желание измениться. Многие описывали свое состояние как застрявшее положение, в котором каждый день был словно борьба. Их пронизывало чувство вины за то, что они подвели родителей, семью и общество в целом. Мне они казались уставшими и грустными, втайне надеющимися, что пребывание в реабилитационном центре поможет им начать жить лучше. Как центр помогал им в этом?
Занятия обычно включают в себя декоративно-прикладное искусство, актерское мастерство и публичные выступления. Однако, казалось, что занятия были направлены не столько на обучение, сколько на то, чтобы занять жителей. Часто это была импровизация, без какой-либо структуры и последовательности. Желая понять суть программы, я поговорил с основателем центра и попросил описать ее суть. Он кратко сформулировал так: «Когда люди не могут следовать правилам, они в конечном итоге становятся хикикомори. Когда люди, особенно взрослые, не знакомы с правилами, они не могут адаптироваться к таким вещам как работа. Именно поэтому здесь мы сначала учим их следовать правилам».
В основе его рассуждений лежит глубокое убеждение, что социальная интеграция зависит не от взаимопонимания, а от подчинения. Это перекликается с более широкой культурной традицией Японии, где душевные трудности часто воспринимаются как нечто, что нужно претерпеть. Благополучие определяется настроем: стойкостью, упорством и способностью спокойно принять судьбу. Такой образ мышления остается распространенным, особенно в случае хикикомори, которых часто изображают ленивыми или морально слабыми. Как сказал основатель: «Я стремлюсь сделать учеников эмоционально устойчивыми, чтобы, потерпев неудачу, они могли подняться снова».
Цель занятий в центре — привить (или усилить) качества, считающиеся необходимыми для выживания, такие как дисциплина и самостоятельность. Этот дух распространяется и на повседневную жизнь центра. От жильцов ожидается самостоятельность, их активно отговаривают от помощи друг другу в выполнении рутинных задач. Даже незначительная помощь, например, со стиркой или мытьем посуды, не допускается. Таким образом, прочно прививается идеал индивидуальной ответственности и стойкости.
Даже комнаты в общежитии стали частью учебной программы. Они намеренно устроены безо всяких удобств. Когда я сказал Фумико, как холодно в моей комнате, она без колебаний ответила: это сделано специально. Холод призван вывести жильцов из изоляции в теплые общие помещения.
Я пришел к выводу, что забота не означает комфорта, тепла или признания. Она означает послушание. Здесь «я» стало чем-то, что следует исправлять, а не понимать.
Хикикомори не является официальным диагнозом, а значит, не существует общепринятого определения выздоровления. В результате реабилитационные центры могут создавать собственные правила ухода и «лечения», обычно основанные на ожиданиях родителей, записавших сюда детей. В этом центре прогресс приравнивался к самостоятельности и личной ответственности. Некоторых пациентов даже направляли на месяцы или годы на трудоустройство на фабриках, фермах или в почтовой службе. Но так и не стало ясно, сможет ли независимость в конечном итоге защитить их от сил, которые изначально привели к изоляции, ставшей отличительной чертой.
Одна из бывших жительниц, Миюки, женщина чуть за тридцать, которая в итоге устроилась в центр на неполный рабочий день, рассказала мне, как теперь живет с двумя «личностями». Внешне она вернулась в общество. Есть работа на неполный рабочий день, и она следует распорядку дня. Но она не «излечилась». Вместо этого она живет бок о бок с другой версией себя-хикикомори. «Я осознаю, что я одновременно и то, и другое, — сказала она. — Даже сейчас я часто сижу дома на праздники. У меня нет ни друзей, ни семьи. Поэтому я все еще чувствую себя немного хикикомори».
«Выздоровление» через обретение независимости не положило конец ее социальной изоляции. Работа, возможно, помогла ей избавиться от ярлыка «хикикомори», но не избавила от более глубокого состояния. Для таких людей, как Миюки, одна форма изоляции просто сменяется другой. Это более глубокая проблема, лежащая в основе явления хикикомори.
Сегодня почти 40% домохозяйств в Японии состоят из одного человека. Даже среди тех, кто работает, так называемая «гибкость» рынка труда привела к тому, что ранее тесные рабочие отношения, иногда называемые «шокуба кадзоку» (дословно «рабочие семьи»), стали редкостью. И это касается не только Японии. Люди повсюду становятся социально изолированными. Таким образом, «хикикомори» стало синонимом социальной неудачи, обозначая тех, кто, по всей видимости, имеет патологическую неспособность адаптироваться, работать или участвовать в продуктивном обществе. Реабилитация может сделать их независимыми и трудоустроенными, но не всегда восстанавливает чувство принадлежности или связи.
Мы живем в период виртуального мира, нестабильной занятости и исчезновения сообществ. Хикикомори раскрывают глубинную логику перемен в обществе: участие имеет значение только тогда, когда связано с производительностью. Они не просто изгои, отгородившиеся от мира и демонстрирующие крайности изоляции. Напротив, они показывают нам ценности, которые в век переутомления и одиночества многие разделяют. Именно так японские хикикомори, когда-то считавшиеся аномалией, теперь предстают как зеркала, отражающие отчуждение, испытываемое многими людьми, независимо от того, есть ли у них работа.
Сообщение Зеркало отчуждения: что явление хикикомори говорит о современном мире появились сначала на Идеономика – Умные о главном.