Рубрика: Все новости

Партнер публикации – Приложение для знакомств RusDate.

Разрывы всегда даются тяжело. Любовь и теплые отношения уступают место чувству обиды, а некогда бережно хранимые воспоминания тускнеют. Тем не менее, люди часто продолжают питать позитивные чувства к своим бывшим даже после того, как отношения заканчиваются. И в основном это происходит с мужчинами, утверждает исследование, опубликованное в Social Psychological and Personality Science. Его авторы обнаружили, что по крайней мере в гетеросексуальных отношениях мужчины более позитивно относятся к своим бывшим, чем женщины.

Урсула Атенштадт из Университета Граца и ее коллеги сделали это открытие, пытаясь выяснить, можно ли изменить отношение людей к их бывшим. В двух исследованиях были задействованы в общей сложности почти 300 гетеросексуальных участников, которые заполнили анкету об отношении к своим бывшим партнерам, оценивая свое согласие с 18 утверждениями, такими как «Когда я думаю о своем бывшем партнере, я злюсь» и «У моего бывшего партнера много положительных качеств». Манипуляции исследователей, как оказалось, не повлияли на эти рейтинги, но вместо этого обнаружилось, что в целом у мужчин, как правило, немного более позитивное отношение к экс-супругам и партнерам, чем у женщин.

Команда решила продолжить изучение находки в третьем исследовании. Они дали такую же анкету 612 новым участникам, у которых были гетеросексуальные отношения не менее 4 месяцев. Кто-то уже был в новых отношениях, кто-то — одинок. Участники также оценили и другие показатели, такие как степень социальной поддержки, которую они получали от своего бывшего партнера; насколько они использовали стратегии преодоления трудностей, такие как отвлечение внимания или разрядка после разрыва; причины расставания и отношение к сексу и любви.

У мужчин снова было выявлено более позитивное отношение к своим бывшим, чем у женщин: их средний балл в опроснике 3,57 (из 5), а у женщин — 3,11. Но мужчины и женщины также различались по ряду других показателей. Мужчины продемонстрировали более «вольное» отношение к сексу (например, они чаще соглашались с такими утверждениями, как «Мне не нужно быть преданным человеку, чтобы заниматься сексом»), и они получали больше социальной поддержки от своих бывших, чем женщины. С другой стороны, женщины использовали больше стратегий переживания кризиса и чаще отмечали, что разрыв был инициирован партнером. Последующий анализ показал, что эти факторы могут частично — но не полностью — объяснять отличия между мужчинами и женщинами в их отношении к бывшим.

Исследователи предполагают, что результаты могут быть связаны с сочетанием эволюционных и социальных факторов. Благодаря менее обременительному отношению мужчин к сексу они допускают возможность секса с бывшими партнершами и поэтому поддерживают более позитивное отношение к ним. Также мужчины более позитивно смотрят на своих бывших потому, что девушки оказывают им больше эмоциональной поддержки, в то время как женщины, как правило, получают от своих партнеров куда меньше поддержки, чем из других источников, таких как друзья и семья.

«Хотя наши исследования и зафиксировали это устойчивое гендерное различие, мы не знаем его точной причины. Необходимы дополнительные исследования», — признают авторы. Также в исследование были включены только гетеросексуальные участники, поэтому неясно, распространяются ли выводы на геев или бисексуалов.

Тем не менее, как полагает команда, более позитивное отношение к бывшей партнерше может оказать пагубное влияние на последующие романтические отношения, поэтому у мужчин может быть больше трудностей с новыми отношениями. Другими словами, благодарность бывшим на самом деле означает, что вам сложнее сказать им: «Спасибо, следующий».

Партнер поста – приложение RusDate:
Знакомства на русском для Android
Знакомства на русском для iPhone

Многие передовые проекты в области искусственного интеллекта говорят, что работают над созданием сознательной машины, основываясь на идее, что функции мозга просто кодируют и обрабатывают мультисенсорную информацию. Предполагается, что, как только функции мозга будут правильно поняты, их можно будет запрограммировать в компьютер. Microsoft недавно объявила, что потратит $1 млрд именно на это.

Пока что попытки построить мозг суперкомпьютера далеки от реализации. Европейский проект стоимостью в несколько миллиардов долларов, начатый в 2013 году, считается проваленным. Эти усилия переключились на похожий, но менее амбициозный проект в США, направленный на разработку новых программных инструментов для исследователей, которые изучают данные мозга, а не моделируют мозг.

Некоторые исследователи продолжают настаивать на том, что симуляция нейробиологии с помощью компьютеров — возможный путь. Другие, как и я, считают эти усилия обреченными на провал, так как мы не верим, что сознание исчислимо. Наш основной аргумент заключается в том, что мозг объединяет и сжимает множество компонентов опыта, включая зрение и запах, которые просто не могут быть обработаны таким образом, как воспринимают, обрабатывают и хранят данные современные компьютеры.

Мозг работает не как компьютер

Живые организмы накапливают опыт в мозгу, адаптируя нейронные связи в активном процессе между субъектом и окружающей средой. Компьютер, напротив, записывает данные в краткосрочные и долгосрочные блоки памяти. Это означает, что обработка информации в мозге также должна отличаться от работы компьютеров.

Разум активно исследует окружающую среду, чтобы найти элементы, которые ведут к выполнению того или иного действия. Восприятие не имеет прямого отношения к сенсорным данным: человек может идентифицировать стол с разных точек зрения, без нужды осознанно интерпретировать данные, а затем обратиться к памяти с запросом, можно ли создать этот шаблон с помощью альтернативных представлений об объекте, полученных ранее.

Другая точка зрения на это заключается в том, что самые обыденные задачи памяти связаны с несколькими областями мозга, некоторые из которых довольно велики. Обучение навыкам и опыт предполагают реорганизацию и физические изменения, такие как изменение силы связей между нейронами. Такие преобразования невозможно полностью воспроизвести на компьютере с фиксированной архитектурой.

Вычисление и сознательность

В своей недавней работе я выделил некоторые дополнительные причины, по которым сознание невозможно исчислить.

Сознательный человек понимает, о чем он думает, и способен перестать думать об одном и начать думать о другом — независимо от того, где он находился в начальном потоке мысли. Но для компьютера это невозможно. Более 80 лет назад британский ученый-компьютерщик Алан Тьюринг показал: нет способа доказать, что какая-то конкретная компьютерная программа может остановиться самостоятельно — а это центральная способность сознания.

Его аргумент основан на логической уловке. Он создает внутреннее противоречие: представьте, что существует общий процесс, который может определить, остановится ли какая-либо анализируемая программа. Результатом проверки будет либо «да, остановится», либо «нет, не остановится». Довольно просто. Но затем Тьюринг предполагает, что хитрый инженер написал программу, которая включает в себя процесс проверки возможной остановки, с одним важнейшим элементом: указанием продолжать работу программы, если ответ был «да, остановится».

Запуск процесса проверки остановки в этой новой программе обязательно приведет к ошибке: если проверка покажет, что программа остановится, инструкции программы скажут ей не останавливаться. И наоборот, если проверка покажет, что программа не остановится, инструкции программы остановят все немедленно. Это не имеет смысла — и Тьюринг сделал вывод, что не существует способа проанализировать программу и быть абсолютно уверенным, что она может остановиться. Поэтому невозможно быть уверенным в том, что любой компьютер может копировать систему, которая точно может остановить ход своих мыслей и переключиться на другие мысли — а уверенность в этой способности служит неотъемлемой частью сознания.

Еще до работы Тьюринга немецкий квантовый физик Вернер Гейзенберг показал, что существует явное различие в природе физического события и том, как его воспринимает наблюдатель. Австрийский физик Эрвин Шредингер истолковал это так, что сознание не может происходить из физического процесса, подобного компьютерному, который сводит все операции к базовым логическим аргументам.

Эти идеи подтверждаются данными медицинских исследований о том, что в мозге нет уникальных структур, управляющих сознанием. Напротив, функциональная МРТ показывает, что разные когнитивные задачи происходят в разных областях мозга. Отталкиваясь от этого, нейробиолог Семир Зеки пришел к выводу, что «сознание — это не что-то цельное, вместо этого существует много сознаний, которые распределены во времени и пространстве». Этот тип безграничных умственных способностей — не та задача, с которой когда-либо сможет справиться конечный компьютер.

Политики-популисты любят выставлять себя защитниками от «чужаков» — например, предлагают построить стену или выйти из международной коалиции, — и это явно вызывает отклик у их фанатов. Чтобы понять это явление, эволюционные и социальные психологи предложили простое объяснение. Они говорят, что у людей есть глубоко укорененное недоверие к «чужакам» — людям, которые не принадлежат к нашему сообществу или группе.

Классическая работа, опубликованная в 1970 году польским психологом Анри Тайфелем, показала, как быстро и произвольно формируется чувство лояльности у подростков по отношению к их собственной группе и предвзятость по отношению к тем, кто в нее не входит, даже когда принадлежность к группе основывается только лишь на симпатиях к одному или другому абстрактному художнику. Более поздние исследования показывают, что даже дошкольники предпочитают играть с детьми своей национальности или с теми, кто говорит на том же языке.

Одна эволюционная гипотеза, касающаяся нашей лояльности к членам группы, состоит в том, что это было необходимо нашим предкам, племенам охотников-собирателей, в их конкуренции с другими племенами (поскольку у групп с более лояльными и преданными членами больше шансов выжить и размножиться). В качестве доказательства, подтверждающего эту теорию, приводится враждебное поведение наших двоюродных братьев шимпанзе, которые формируют коалиции, чтобы отнять территорию у конкурирующих групп.

Возможно, шимпанзе — не самое подходящее сравнение для понимания людей, и существует более оптимистичный взгляд на человеческое поведение внутри групп, который до сих пор в значительной степени игнорировался учеными. В недавнем выпуске Evolutionary Anthropology Энн Пизор из Университета штата Вашингтон и Мартин Сурбек из Гарвардского университета объясняют, что среди приматов люди — «белые вороны». У нас очень гибкий подход к посторонним: то есть мы способны быть очень терпимыми — встречаться или иметь дело с «чужаками», общаться с ними, не прибегая к насилию, — но также можем быть агрессивными. Как это согласуется с картиной враждующих групп гоминидов в нашей эволюционной истории?

Как и многие социальные животные, в том числе несколько видов приматов, дельфины и слоны, мы, люди, живем в так называемых обществах слияния-деления — наши привязанности гибки, размеры групп, в которые мы объединяемся, могут варьироваться, а границы между группами или племенами проницаемы, в зависимости от обстоятельств. Например, когда пища в изобилии, отдельные представители таких видов временно растворяют свои меньшие формальные группы и смешиваются с общей массой. Напротив, когда еды мало, люди делятся на конкурирующие группы, чтобы добывать еду в разных местах. Мирное смешение может происходить и в других обстоятельствах, например, когда люди из одной группы отправляются на разведку, чтобы увидеть, где другие группы находят свою добычу. В поисках возможностей для спаривания люди из одной группы могут перейти в другую — процесс, которому может предшествовать более раннее смешение и разведка.

Эти тенденции общения, ориентированные вовне и позволяющие нам смириться с обстоятельствами — такая же часть нашей развитой природы, как и склонность к племенной лояльности и воинственности. Представьте себе переполненный парк в середине лета. Загорающие, читающие, играющие в бейсбол, гуляющие с колясками и любители пикников объединяются в человеческом наслаждении теплом. Подобно солнечному свету, это может длиться не так долго (это обильный, хотя и сезонный ресурс), но по крайней мере мгновение в воздухе царит общее настроение. Границы парка физически делают нас ближе, чем мы обычно считаем комфортным, но мы не возражаем: в природе нашего вида — наслаждаться такими совместными моментами или по крайней мере допускать их.

Пизор и Сурбек считают, что наша толерантность — результат эволюции, и что корни этого лежат отчасти в нашем необычайно большом мозге и относительно высоких репродуктивных показателях по сравнению с другими приматами. Эти характеристики делают нас чрезвычайно зависимыми от высококачественных, сопряженных с риском (то есть непредсказуемых во времени и месте) продуктов питания и инструментов. В свою очередь, это оказывает влияние на наши стратегии поиска пищи, включая частую необходимость полагаться на другие общины в периоды дефицита ресурсов. «Это не означает, что люди всегда были — или есть — мирными, — говорит Пизор. — Но там, где и когда был важен доступ к нелокальным ресурсам, людям часто удавалось найти способы проявлять терпимость по отношению к членам других сообществ, по крайней мере, какое-то время».

Принимая во внимание, что ученые ранее пытались понять эволюционное происхождение наших агрессивных тенденций, рассматривая воинственных шимпанзе, Пизор и Сурбек полагают, что сравнения с другими, более терпимыми нечеловекообразными приматами более уместны, особенно для понимания основ нашей уникально толерантной природы.

Примечательно, что группы бонобо делятся пищей, совместно проводят чистку, а также формируют межгрупповые коалиции. «Бонобо не всегда терпимы к членам других групп, — говорит Пизор. — Когда встречаются две группы, часто возникают конфликты между двумя особями или даже моменты напряженности, которые затрагивают многих членов обеих групп. Но эта гибкость в поведении внутри группы, толерантность или агрессия по отношению к представителям других групп, во многом похожа на гибкость, которую мы наблюдаем у людей».

К другим низшим приматам, которые проявляют полезное толерантное поведение (хотя и не в той же степени, что и люди), относятся обезьяны тамарины, которые создают смешанные группы, обучаясь в процессе новым стратегиям поиска пищи, и бабуины, которые добывают пропитание вместе (не разбиваясь на отдельные группы или «банды»), когда ресурсов в избытке, а также собираются в огромные «войска», чтобы лучше защищаться ночью. Поле людей-туристов, собравшихся в палаточном городке под лунным светом, ничем не отличается от сотни павианов, сгрудившихся на склоне горы ночью. Эволюционные корни, которые проявляются в поведении низших приматов, могут быть как у наших агрессивных склонностей, так и у инстинктов терпимости и мирного сосуществования.

Мы также можем видеть следы этой развитой терпимости и сотрудничества в том, как мы ценим лидеров. Мы склонны приписывать высокий статус людям, обладающим «хорошими связями», особенно в те времена, когда необходимые ресурсы недоступны на местном уровне — явление, свойственное традиционным обществам. Пизор и Сурбек указывают, например, на исследования жителей побережья Салиш (коренных народов северо-западного побережья Тихого океана), которые в XIX веке приписывали высокий статус деревенским мужчинам, у которых были хорошие связи с другими общинами. Мы привыкли считать, что воины-мужчины наслаждаются своей силой и славой, что вполне может быть правдой во время войны. В более мирных условиях пользуются высоким уважением сотрудники и дипломаты — те, кто строит альянсы, а не разрушает их. Здесь можно провести параллели с отличиями, которые выделяют эволюционные психологи между лидерством, основанным на авторитете, и лидерством, ориентированным на доминирование. Первое основано больше на способности делиться навыками и опытом, второе — на управлении при помощи страха.

Пизор и Сурбек также утверждают, что социальные институты (то есть групповые правила, регулирующие надлежащее социальное поведение по отношению к посторонним) появились в истории человечества, чтобы поощрять и укреплять межобщинное сотрудничество во времена, когда терпимость по отношению к посторонним и отношения с ними особенно выгодны. Например, члены группы, которые обманывают другую группу, могут быть наказаны, если их поведение ставит под угрозу межгрупповое сотрудничество. Это противоречит нашему общепринятому взгляду на лояльность внутри группы и враждебность к тому, что находится вне ее: не слишком сложно увидеть, что то же самое происходит в современной политике, когда некоторые люди высказывают желание наказать видных членов группы, которые ставят под угрозу отношения с другими группами.

После безрадостной оценки, которую Томас Гоббс дал естественному состоянию человечества в XVII веке, во многих кругах стало модным выделять более темные стороны человеческой природы. Как объяснила историк Эрика Лоррэйн Милам в эссе, опубликованном в прошлом году, проблема с использованием свидетельств нашего глубокого прошлого для оценки человеческой природы заключается в том, что слишком легко проявить избирательность, чтобы представить упрощенную, необъективную картину. Это правда, что мы, люди, склонны отдавать предпочтение нашему собственному «типу», и наша репутация в отношении актов ужасающего насилия и ненависти не лишена оснований. Тем не менее, этот своевременный новый обзор напоминает нам, что есть еще один, не менее важный аспект нашей природы — уникальная способность проявлять терпимость не только к собственной группе, но и далеко за ее пределами.

Мозг прекрасно владеет хватательным рефлексом. Как младенец, который непроизвольно сжимает ладонь, дотронувшись до любого предмета, наш ум хватается за первую попавшуюся мысль, чтобы запустить целую серию мыслей и действий, порой мучительных и мешающих. Остановить это безумие поможет практика двух минут, которую описывает в книге «Путь джедая» прокрастинатолог Максим Дорофеев.

Попробуйте поставить таймер на две минуты и, пока он не прозвенит, просто сидите и не делайте ничего.

Если это окажется непосильной задачей, попробуйте начать с одной минуты ничегонеделания. Если же две минуты даются с легкостью, поднимите планку до четырех.

До определенного предела (от пяти до двадцати минут) ценность практики будет увеличиваться, однако вместе с этим будет и возрастать вероятность ее прокрастинации.

Самый частый вопрос об этой практике, который мне задают: «Надо ли ни о чем не думать в этот момент?» Как будто люди могут просто так взять и перестать думать. По большому счету мы не очень-то влияем на наш мыслительный процесс и не можем по заказу включить его или выключить. Часто мы его даже направить в нужное русло не можем. Так что мы просто наблюдаем за ним. В каком-то смысле это можно назвать медитацией. Мне понравилось определение, данное этому процессу Тимом Феррисом: «Наблюдать странную фигову комедию в своей голове».

Эта практика нужна для того, чтобы приучить себя к спокойному состоянию. Для многих людей (особенно на низких уровнях джедайской зрелости) ничегонеделание оказывается очень неприятным, они могут начать делать что-то просто ради того, чтобы избежать этого дискомфорта. Хотя зачастую большой вопрос, что принесет больше вреда: «упущенное время» (особенно в ситуации, когда нас ограничивает мыслетопливо), сляпанный в спешке результат важной работы или сдуру запущенная бестолковая активность.

Чуть подробнее хочу остановиться на «сдуру запущенной бестолковой активности».

Весной 2017 года я был на маленьком ретрите с чаньскими монахами (чань — это то, что в Японии называют дзен). Ведущий, Го Син, рассказывал об успокоении ума. Механику суетливого ума я понял так: весь рой наших мыслей в каждый конкретный момент времени — это всего лишь одна-единственная мысль. Но так как мы цепляемся за эту мысль или реагируем на нее, появляется вторая мысль, она порождает третью, третья — четвертую и в итоге у нас в голове быстро-быстро крутится клубок мыслей, порожденный ими же самими.

Один из важных навыков на пути успокоения ума — научиться (именно научиться путем тренировок и практики) «не отвергать и не цепляться» за возникшую в голове мысль, чтобы она не породила следующую.

Опять же, я не призываю вас совсем прекратить думать и никогда больше этим не заниматься. Речь о том, что, если хочешь успокоиться, нужен прокачанный навык не-цепляния. Если не хочешь успокаиваться в данный конкретный момент — ну и не надо, можно отвергать и цепляться.

Я немного развил тему: мысль может породить действие, действие опять может породить одну или несколько мыслей, а какие-то из них, в свою очередь, опять породят действия… Если мы не умеем «не отвергать и не цепляться», то можем прийти к расходящемуся вееру тупых мыслей и бестолковых действий.

Эта практика помогает нам приучить себя не реагировать на все мысли подряд действиями и мыслями и вместо расходящегося роя не пойми чего, неизбежно ведущего в облако бестолковой активности, приучать себя «сворачивать» мысль в никуда до того, как она разбушевалась в голове и выжгла все мыслетопливо.

Если вы никогда раньше не практиковали ничего подобного, то «ничего не делать две минуты» может оказаться очень непростой задачей. Некоторые участники моих семинаров утверждают, что готовы ничего не делать по восемь часов в день, но эксперименты говорят об обратном. Один из довольно забавных опытов показал, что люди от скуки готовы на многое, даже на неприятное. В одной из статей описан эксперимент, в ходе которого испытуемых закрывали в лабораторной комнате на 6–15 минут с инструкцией «развлекать себя мыслями». У них забирали смартфоны и письменные принадлежности, в помещении не было ничего, кроме кресла и… кнопки, которая била испытуемого не сильным, но неприятным разрядом тока (исследователи предупреждали об этом заранее). Так вот, 12 из 18 мужчин и 6 из 24 женщин ударили себя током минимум один раз. Некоторые даже несколько раз. Чем люди только ни занимаются, лишь бы не думать…

Еще один аргумент в пользу этой очень простой и изящной практики не-цепляния. Мы очень часто недооцениваем имеющиеся у нас возможности восстановления. Мало того, очень часто мы идеализируем необходимые для отдыха условия. Конечно, если все-все дела сделаны, вы находитесь на тропическом острове, у вас нет интернета, есть еда и крыша над головой и вам не надо думать о том, что делать дальше, отдыхать в таких условиях сможет любой дурак. А вот немного перевести дыхание и восстановиться в круговороте повседневной суеты (которая вообще не собирается заканчиваться) — ценный навык. И его можно и нужно развивать. Начиная с малого. Хотя бы с двух минут. Например, прямо сейчас. Попробуйте…

Частый аргумент против небольшого двухминутного отдыха: вот все доделаю и тогда отдохну. Но нередко ситуация такова, что ты не сможешь что-то доделать, пока не отдохнешь…

Помимо прочего, эта практика учит останавливаться… Сейчас интернет полон статей из разряда «как мотивировать себя», «как заставить себя», и всё в таком духе. Как будто естественное состояние человека — лежать и не шевелиться, и если он не делает чего-то, то только лишь потому, что кто-то не дал ему в свое время пинка.

В большинстве же ситуаций мы не просто не лежим, ничего не делая, а что-то быстро-быстро фигачим, не понимая, что именно. От своего бывшего коллеги Димы Мазуркевича лет пятнадцать назад я услышал очень хорошую фразу: руки опережают мысль. Это ужасный эффект, проявляющийся в состоянии усталости и стресса одновременно: нам хочется побыстрее доделать дело и пойти отдыхать, поэтому мы начинаем торопиться. Если к этому моменту еще и закончилось мыслетопливо, то мы осознаем сделанное с небольшой задержкой. Реально небольшой, в считанные секунды. У вас было такое, что вы отправили электронное письмо и через пять секунд поняли, что этого делать не стоило? Оплатили товар и через несколько мгновений осознали, что поторопились? Это и есть руки, опережающие мысль.

Самое ценное в эти моменты — уметь остановить себя. Но если ваши тормоза слабы, сделать это не получится.

Если в таком состоянии вы пребываете часто, две-три минуты ничегонеделания будут прекрасным упражнением для тренировки внутреннего тормоза. Понятно, что ни руки, опережающие мысль, ни безделье не приблизят вас к нужному результату. Но лишь остановившись, мы можем подумать. А думать — это полезно.

Никому из нас не нравится, когда работа портит отдых. Поэтому в следующий раз, когда ваш начальник попросит поработать допоздна, пропустить репетицию группы или вечер настольных игр, покажите ему новое исследование, опубликованное в Journal of Vocational Behavior. Исследователи обнаружили, что выделение большего количества времени на хобби может повысить уверенность людей в своей способности хорошо выполнять работу. Но будьте осторожны — если хобби слишком похоже на работу, то увеличение времени досуга может привести к пагубным последствиям.

В ряде исследований рассматривалось, как на производительность и удовлетворенность работой может влиять семейная жизнь, а вот о влиянии досуга исследований удивительно мало. Поэтому Сиара Келли и ее коллеги из Шеффилдского университета собрали 129 человек с различными увлечениями — от альпинизма до комедии импровизаций, — чтобы посмотреть, как время, уделяемое хобби, влияет на трудовую жизнь.

Начнем с того, что команда измерила серьезность хобби каждого участника, попросив их оценить свое согласие с такими утверждениями, как «Я регулярно тренируюсь в этом занятии», а также оценила, насколько схожи требования их работы и хобби. Затем ежемесячно в течение семи месяцев участники записывали, сколько часов они посвятили своей любимой деятельности, и заполняли шкалу, оценивая свою способность эффективно выполнять работу, используя такие утверждения, как «На работе я могу успешно преодолеть многие проблемы». Они также заполняли шкалу измерения стрессоустойчивости на работе.

Исследователи обнаружили, что, когда участники проводили больше времени за развлечениями, их вера в способность выполнять свою работу возрастала. Но только в том случае, когда у них было серьезное хобби, не похожее на их работу, или когда хобби было похоже на работу, но они занимались им время от времени. Когда хобби было серьезным и похожим на работу, то большее количество времени, отводимое на него, фактически оказывало пагубное воздействие, снижая оценку эффективности.

Почему такое может быть? По словам авторов, чтобы заниматься серьезным хобби, людям необходимо вкладывать значительные психологические ресурсы, поэтому, если у этого вида деятельности такие же требования, как у ежедневной работы, люди остаются опустошенными и не способны выполнять свои обязанности на работе. Но если их хобби сильно отличается от работы, оно не мешает, а помогает развивать другие знания и навыки, которые могут повысить их уверенность в себе. «Рассмотрим ученого — заядлого скалолаза, — говорит Келли. — Поскольку скалолазание настолько далеко от его повседневной работы, он может восстановиться от рабочих требований и пополнить свои ресурсы».

Конечно, данные не дают убедительных доказательств о направлении эффекта: возможно, например, что время, которое люди тратят на свои хобби, зависит от их опыта на работе, а не наоборот. И было бы интересно узнать, как обстоят дела с теми, у кого нет увлечений: лучше ли иметь серьезное хобби, похожее на работу, или вообще не иметь хобби?

Тем не менее, результаты показывают, что компаниям, возможно, стоит побуждать сотрудников развивать интересы вне работы, если эти занятия отличаются от их повседневных задач. А также давать паузу тем, кто мечтает взять и превратить свое хобби в карьеру. Дерзайте — но, предупреждают авторы, «наши результаты могут свидетельствовать о том, что таким людям придется найти другое серьезное хобби».